Однажды я принесла домой ржавый перочинный ножичек. Тетя Соня, помню, увидев мою находку, села в прихожей и зарыдала: «Неужели ты взяла чужую вещь без спросу?! Это значит, ты его украла! Немедленно отнеси нож обратно». Я, обливаясь слезами, чувствуя себя преступницей, послушно отнесла ножик во двор, где его и нашла.
Каждый день мне выдавали деньги на лимонад и булочку. Я честно тратила их в школьном буфете, не смея, как другие дети, ослушаться. Когда выросла, у нас с мамой отношения строились по такому принципу: если мне нужны были деньги, брала у нее в долг. Мама зарабатывала с девяти лет и хотела меня приучить к самостоятельности.
А еще я с детства жила в атмосфере Тайны. От меня что-то скрывали, что-то недоговаривали. Видимо, это «нечто» было опасно не только для мамы, но и для меня... Главная тайна ее жизни была связана с 1937 годом, когда судьба занесла над ней свой дамоклов меч...
— А почему Марии Петровне пришлось зарабатывать с детства?
— Когда умер мой дед, работавший в астраханском пароходстве, его двадцатисемилетняя жена оказалась без денег с шестью ребятишками на руках. Жили в крайней нужде, с благодарностью принимали помощь друзей и родственников. Мама росла отчаянной девчонкой, не раз ломала руки-ноги и даже однажды тонула в проруби. Но в девять лет детство Маруси закончилось: чтобы помочь семье, она записалась в церковный хор. И принесла домой первый гонорар — десять копеек. Удивительно, что ребенок так рано ощутил свою ответственность перед семьей! Потом мама сама выучила ноты и поступила в музыкальное училище. В семнадцать ее приняли в местную оперу, поручив петь Ольгу в «Евгении Онегине».
В начале двадцатых годов в Астрахань приехал известный в России баритон Максимилиан Карлович Максаков. Знаменитый антрепренер, человек искусства, очень яркая и талантливая личность, он стал педагогом Маруси Сидоровой и перевернул ее жизнь. Сумел разглядеть в семнадцатилетней девочке будущую знаменитость. Вскоре Максимилиан Карлович предложил ученице выйти за него замуж, сказав: «Я сделаю из тебя настоящую певицу». «Пигмалион» выполнил обещание и подарил России свою «Галатею» — великую певицу Марию Максакову*. Он был старше мамы на тридцать три года, но ни одного дня она не жалела о тех пятнадцати годах, которые прожила рядом с ним...
Они переехали в Москву и сняли комнату в коммунальной квартире на Дмитровке. Жизнь молоденькой жены муж превратил в сплошную работу. Днем — постоянные домашние занятия и слезы, вечером — спектакль, а поздно ночью — нагоняй и снова слезы. В Большом театре маме в двадцать один год доверили петь в «Аиде» партию Амнерис — больше некем было заменить часто болевшую приму Обухову. Не по-оперному стройная молодая дебютантка обматывала себя под платьем полотенцем.
Кстати, с Максаковым была связана одна из тайн мамы. Однажды, заглянув в его паспорт, она с ужасом обнаружила, что ее муж на самом деле австрийский подданный Макс Шварц. Ночью мама сожгла этот паспорт в печке.
Максимилиан Карлович к старости стал глуховат и придирчив. И ни разу, как бы он себя ни чувствовал, не пропустил спектакль жены. За кулисами гремел его голос «Мура! Сегодня ты плохо пела!», а потом он принимался отчитывать дирижера Мелик-Пашаева: «У вас, уважаемый Александр Шамильевич, сегодня была не «Кармен», а какие-то кислые щи!» Разумеется, это не способствовало хорошим отношениям певицы и дирижера. Даже когда мама стала известной, Максаков продолжал занятия — часами сидел за фортепиано, в который раз заставляя ее петь: «У любви, как у пташки, крылья...» «Мура, еще раз начни все снова» — и прима Большого безропотно слушалась.
— А почему Мария Петровна так испугалась иностранного паспорта?
— Царил страх! Иностранец — шпион, враг народа! Никогда не забуду рассказ мамы о том, как однажды ей очень понравилась шляпка.
— Какая чудесная шляпка! — восхитилась она.
— Это из Парижа! — похвасталась шляпница.
В Москве в то время такая вещь была большой редкостью, и мама всю ночь не спала: «Не дай бог узнают, что я шляпку похвалила!»
В то время процветали доносы, можно представить, как бы он выглядел: «Товарищ Максакова предпочитает заграничные вещи...» В таком аду она и жила. Наверное, поэтому мама с головой уходила в искусство, как в виртуальный мир, и жила в этой сказке.
О смерти Максакова ей сообщили во время вечернего представления «Царской невесты». Она допела спектакль до конца и уехала домой, когда опустили занавес. У меня до сих пор сохранился отрывной листок календаря, где маминой рукой написано: «Умер мой дорогой...» Она никогда не забывала Максакова и где бы ни выступала, на гримировальном столике стоял его портрет. Жизнь мамы после смерти мужа и учителя превратилась в сплошную трагедию. Первая беда постучалась к ней в дверь в 1937 году...
