— Где Роман Григорьевич?
— Да где-то здесь, вон его пиджак висит.
А он уже летит в другой город. И люди привыкли, что пиджак на стуле еще ни о чем не говорит.
В тот раз Виктюк показался усталым, грузно сел на стул, я — напротив. Он попросил:
— Почитай что-нибудь!
— Что?
— Ну что-нибудь из Мадам.
А я уже не мог относиться к персонажу спокойно, у меня был роман с этой женщиной, я воспринимал ее как живого человека. Стал играть. А Виктюк так увлекся, что начал со мной репетировать, делал замечания.
Я опомнился в первом часу ночи. Роман Григорьевич пребывал в замешательстве, он сказал: «Почитай что-нибудь другое». И я не нашел ничего лучше, чем «Я вас любил: любовь еще, быть может...». Ничего не имея в виду, кроме великих стихов Пушкина.
После мы встретились через два с половиной месяца, уже на первой репетиции «М. Баттерфляй». А до этого я находился в полном вакууме, поскольку ушел из «Сатирикона». Играл там по двадцать восемь спектаклей в месяц. У меня была главная роль в еще одной знаменитой постановке — «Маугли». Утром я бегал по сцене в набедренной повязке, потом час спал в гримерке и шел готовиться к «Служанкам». Уходя из «Сатирикона», многое терял. Тем более что шел 1990 год, а я увольнялся в пустоту. Расскажу, как это было.
Константин Аркадьевич, конечно, фанатик и трудоголик, абсолютно театральный человек. Он имел свои причуды. Например на «Служанках» мы встречались в три часа дня, шла разминка, потом сложный грим. После вторая разминка с прохождением всех номеров не по одному разу. Дальше шел костюм.
Спектакль играли он и еще три актера. Перед выходом на сцену с точностью до минуты было выверено, когда и кто из нас заходит к нему в кабинет. У него там стоял шкафчик, а в нем большая коллекция мужского парфюма, тогда еще ничего в открытой продаже не было. Он брызгал на нас тремя разными ароматами. Для Месье это был один запах, для Клер другой, для Мадам — «Ван Клиф и Арпелс». Вот такой ритуал. И даже на гастроли в Южную Америку Райкин захватил эти три флакона-талисмана.
Так вот, я принял решение уйти после знакомства с Виктюком и его обещания, что он займет меня в спектакле «М. Баттерфляй». Написал заявление об уходе, и две недели оно лежало на моем гримировальном столике. Я был уверен, что нанесу Косте удар. Мне не хотелось этого делать — он взял меня в театр, он в меня поверил. Но через две недели я понял, что не могу больше ходить с этим грузом, и вошел к нему в гримерку. Он был разгоряченным после успешно прошедшего спектакля, успел переодеться, завязывал шнурки на кроссовках. Бросил мне:
— Миленький, быстренько говори, с чем пришел.
— Константин Аркадьевич, я хочу уйти из театра.
Он завязывал шнурок три минуты — собирал лицо, потому что должен был поднять голову не партнером по спектаклю «Служанки», который мы сейчас сыграли, а художественным руководителем театра «Сатирикон». Должен был дать отповедь молодому артисту, который решился на такой поступок. Через три минуты он начал говорить правильные вещи:
