Зинаида Ниловна, которой уже давно нет в живых, стала моим ангелом-хранителем. Костя с тех пор пристально за мной следил, и как закончился сезон, позвонил. Я сошел с ума, собрал все кассеты, все записи спектакля, провел месяц за подготовкой.
В начале нового сезона проходили гастроли в Санкт-Петербурге, меня вызвали в номер к Райкину. Он сидит в халате, спрашивает: «Ну, ты хоть текст-то выучил?» А я начал работать, что называется, с полным погружением. Он обалдел. Проиграли с ним нашу сцену, Райкин блистал в роли Соланж. На прощание сказал: «Завтра встречаемся на репетиции».
Несколько раз я репетировал с Валей Гнеушевым, который отвечал за пластику, неоднажды — с Аллой Сигаловой, ставившей танцы в первом варианте. Сколько-то часов провел с Костей Райкиным. Но девяносто восемь процентов работы сделал сам.
Через месяц мы с успехом сыграли «Служанок» в Москве. Никто не заметил разницы, потому что даже Колю Добрынина в то время никто не знал. А я получил возможность изучать алхимию Виктюка изнутри, играя одну из главных ролей в его великом спектакле. Правда тогда его еще не называли великим, но Москва на «Служанок» валом валила.
Мы повезли постановку на международные фестивали в Венесуэлу, Колумбию, Англию, Норвегию. В течение сезона 1989—1990 годов все происходило без вмешательства Виктюка. А в конце сезона художник «Служанок» Алла Коженкова, которая дружила с Романом Григорьевичем, попросила его: «Ты бы пришел посмотреть на Виноградова». Но конфликт между ним и Райкиным был настолько серьезным, что Виктюк больше ни разу не переступил порог «Сатирикона» и не общался с Костей всю жизнь.
Правда в один прекрасный день в нашей квартире зазвонил телефон. Мама сняла трубку:
— Вас слушают.
На другом конце провода спросили:
— А талант уже проснулся?
Она даже не сразу поняла, о ком речь. Это было в духе Романа Григорьевича.
Мы встретились на следующий день в Театре Вахтангова, Виктюк что-то там ставил. Он объявил перерыв, взял меня под ручку, и мы стали прогуливаться между рядами, двадцать метров в одну сторону, двадцать в другую. Делал он это из какой-то робости, застенчивости.
Из-за этой же застенчивости позже начал носить темные очки, потому что в них чувствовал себя в большей безопасности. У него было прекрасное зрение, но он собрал коллекцию очков, которой мог позавидовать Элтон Джон. Когда мы познакомились, Виктюк еще их не носил, но ходил под ручку, чтобы не смотреть в глаза собеседнику.
В двух словах Роман Григорьевич сообщил мне, что собирается ставить спектакль «М. Баттерфляй». Спросил:
— Не согласишься ли ты у меня сыграть?
Я ответил:
— Конечно.
На следующий день мы встретились в Театре Станиславского и Немировича-Данченко. Он репетировал там спектакль поздним вечером.
Виктюк в те годы ставил параллельно три или четыре спектакля. И даже проделывал такие вещи: объявляет перерыв на двадцать минут, оставляет на спинке кресла пиджак. Проходит время. Спрашивают:
