— Дима, скажи, чего ты сейчас больше всего хочешь?
Я ответил:
— Хочу тунику.
— Тунику?
Да, я уже давно у разных портных просил сшить мне тунику как у древних греков или римлян, но все отказывались. Фатима взяла мои фирменные черные джинсы, отрезала от них штанины, распорола брючины вдоль и скроила из этих полотен верх туники. Одно плечо было открытым, а застегивалась эта «безрукавка» на боку на большие деревянные пуговицы. Верх заправлялся в короткие шорты, оставшиеся от джинсов. Образ дополнили широкий кожаный коричневый ремень, сандалии и мои длинные волосы. В таком виде я и пришел на репетицию к Виктюку. Роман Григорьевич меня оглядел и спросил:
— Ты так по Тверской шел?
— Да.
— Сына, иди ко мне обратно. Такая фигура зря пропадет!
Фигурой я выделялся с юности. У меня спортивный и крепко сложенный отец. Дома он сделал шведскую стенку, турник, купил гантели. И я постоянно тренировался — это было естественным. Кроме того, в Новом Уренгое, где прошла моя юность, занимался пожарно-прикладным спортом, ходил в турпоходы, преодолевал переправы, полосы препятствий. Пожарно-прикладной спорт был мне очень интересен. В детстве я боялся высоты, а на этих занятиях переборол свой страх. Это невероятный кураж — когда ты бежишь с короткой лестницей, на которой два крюка, запрыгиваешь с ней на подоконник первого этажа, крюками цепляешься за подоконник второго этажа, забираешься на него, садишься, подбрасываешь лестницу, цепляешь ее за подоконник третьего этажа и так далее. Помню, настоящие пожарные мне тогда сказали: «Мальчишка, запомни, у тебя кошачьи движения, ты мягкий, очень мягкий». Спортивный режим соблюдал всегда, поэтому поступать в Москву приехал в славной физической форме. Хорошо запомнил глаза педагога по танцам, когда на вступительном экзамене нас раздели до шортиков и маек. Женщина смотрела на меня так, что я понял: для танцев сложен хорошо. Все остальные абитуриенты обернулись на меня, и я услышал дружное «Ого!» С тех пор знал: мое тело — мой козырь...
А тогда, после встречи с Виктюком, за мной из репзала вышла Катя Карпушина, взяла меня за шкирку — или что там было у туники — и сказала: «Не будь идиотом! Оставайся». На этот раз я не стал проявлять упрямство и остался. Остался в Театре Виктюка на всю жизнь. А туника эта, кстати, оказалась счастливой! В ней я потом пришел на кастинг артистов для рекламы. И тоже прошел! За съемки заработал тысячу долларов — огромные деньги по тем временам. На триста я отпраздновал день рождения, а на семьсот неделю провалялся в ЦКБ. Мне предложили исправить перегородку носа. В итоге дышать легче не стало, но форма носа изменилась.
Что же касается спектакля по Маркизу де Саду, то когда я вернулся, Виктюк предложил мне другую роль — Шевалье. А Огюстена — персонаж, которого я репетировал изначально, вообще в итоге сделали немым. Ну нельзя было со сцены произносить те слова, которыми его наделили автор и переводчик. В институте кинематографии я так толком и не поучился. Но парадокс в том, что опыт, который получил, пока самостоятельно готовился к поступлению во ВГИК, мне очень помог в работе с Виктюком. Роман Григорьевич мало вникал в актерскую технику. Так и говорил: «Это твоя кухня. Вот тебе текст, вот тебе костюм, вот тебе декорации. Действуй! А я ставлю спектакль. Мне нужно выстроить мизансцены — обозначить точки А и Б. Путь из А в Б — твое личное профессиональное дело». Если какие-то актерские импровизации подходили под его замысел, Роман Григорьевич их фиксировал, а если нет — просто шел дальше. А мы продолжали поиски. По большому счету, это этюдный метод.
Премьерный спектакль «Философия в будуаре» мы привезли в Санкт-Петербург. В Северную столицу прилетели прямиком из Израиля, где уже его показали. В Тель-Авиве нашу работу по Маркизу де Саду приняли потрясающе. Публика приходила просвещенная, подготовленная. В зале было много рокеров в косухах — им эстетика и концепция нашего спектакля были близки... В Петербург мы прилетели без декораций — они застряли на границе. Два дня, пока декорации растаможивали, мы не могли играть, но люди билеты не сдавали. В итоге на третий спектакль пришли зрители и с первых двух несостоявшихся тоже. Люди набились в зал так, что не могли шевельнуться. Вопреки любым правилам безопасности все проходы были заполнены. А спектакль настолько жесткий и страшный, что Виктюк изначально рассчитывал, что зрители, не готовые морально, будут уходить из зала. Тут же при всем желании не выйдешь — все проходы заставлены стульями с людьми.
