Ей важно найти свой путь. Михаил ведь тоже не сразу нашел себя. Только в двадцать восемь лет возглавил агиттеатр МАИ, и все начало складываться. Он любил повторять: «Я собираюсь завещать дочери, как и отец в свое время мне, чувство юмора, непримиримость к предательству, преданность друзьям и пытливость мозга. Вот это я понимаю — наследство! По моему мнению, для настоящего творческого человека важнее оставить после себя НАСЛЕДИЕ, а не наследство, которое всех перессорит и лишит интеллигентности и достоинства родственников.
— Но давайте поговорим о Задорнове-артисте. На него ведь многие обижались. Нашумевшая история — с женщинами Владивостока, которых в одном из концертов сравнил с дамами легкого поведения. С годами он растерял юношеский задор и лиричность, озлобился?
— Он не был злым. Едким, саркастичным — да. Кстати, я присутствовала на том концерте во Владивостоке. Зрительницы слушали, смеялись и не выглядели оскорбленными. Потому что он высмеивал не самих девушек Владивостока (кстати, они отличаются особой красотой), а их желание угождать западному вкусу (или, точнее, безвкусице) в одежде, теряя свою индивидуальность и красоту. А вот спустя некоторое время местный депутат затеяла собственную пиар-кампанию. Так устроен современный мир: сделать себе имя проще всего на скандале — вот политик и решила сама за всех оскорбиться, придумала эту показательную акцию.
Но в целом в ситуации нет ничего нового. Как писал Григорий Горин: «Поэтам бросают цветы, обличителям — булыжники». И Салтыкову-Щедрину в свое время предъявляли претензии: он опубликовал свои дневники в петербургской газете, а наутро редакцию атаковали возмущенные читатели с криками «Почему вы нас называете дураками?» А он никого конкретно не оскорбил, всего-то написал, что в России еще много дураков, — забавно и удивительно, когда кто-то принимает эту фразу на собственный счет.
На Задорнова же обижались чиновники, политики, целые города и даже страны... Он на все выпады реагировал достойно, никогда ни с кем не судился, но очень часто переживал. Как-то огорченно спросил Максима Галкина*, с которым дружил:
— У тебя часто бывает — что-то брякнешь со сцены, а потом трое суток жалеешь о сказанном?
Максим рассмеялся:
— Постоянно! Выхожу на сцену, думаю: сейчас я как сын русского генерала врежу правду! И врезаю! А потом за кулисами начинаю переживать. Ну я же по маме еврейский мальчик, где моя природная осмотрительность, зачем сказал? Люди-то обиделись...
Конечно, Михаил не был святым. Резкий, вспыльчивый, импульсивный. С мальчишеским отчаянием желал изменить мир, но как взрослый человек понимал, что это невозможно. Отсюда его едкость и сарказм. Он и дома, случалось, впадал в раздражительность. Сердился и когда смотрел новости по телевизору, и когда не получалось быстро найти книгу в домашней библиотеке. Раздражало, что близкие не успевают жить и соображать в его ритме, на помощников злился, если с лету не подхватывали его идеи, мысли.
