Недавно в какой-то телепередаче слышу: «Картина «Небесный тихоход» не пришлась Иосифу Виссарионовичу Сталину по душе и только чудом попала на экраны». Кому нужно это вранье, какова его цель — не знаю.
Вскоре после шестидесятилетнего юбилея Крючкова мы столкнулись у кассы в Театре киноактера. Провожая взглядом успевших получить зарплату коллег, Николай Афанасьевич просипел: «О, смотри, уже побежали соображать на троих. А я, брат, думаю завязывать — все клеточки в организме водочкой пропитаны. Друг мой Петька Алейников умер так рано потому, что не сумел вовремя остановиться. Ну и смешной же он был! Как-то работали вместе в концерте. Я выступление закончил, иду за кулисы, а он сидит в кресле:
— Коль, публика сегодня хорошая?
— Отличная, — отвечаю. — Молодежь. Принимают замечательно.
Петька в раздумье чешет затылок:
— Ой, что бы мне им почитать? Почитаю, пожалуй, «Ленин и печник». Как ты думаешь?
Я только рукой махнул. Петька всегда выступал или с «Лениным и печником», или с отрывком из рассказа «Зенитка». А тут, вишь, будто взаправду прикидывает, что бы выбрать из огромного репертуара. Все составители концертов его упрашивали: «Петр Мартынович, ну выучи еще чего-нибудь!» Куда там...»
Мне тоже было что рассказать Крючкову об Алейникове, с которым судьба свела на съемках фильма «Земля и люди». Это был режиссерский дебют Станислава Ростоцкого, нашего с Колей Рыбниковым большого друга со студенческих времен. Снимали в подмосковной деревне Лепешки. Именитых актеров — Чернова, Кузнецова, Иванова, Пуговкина — поселили в отдельных домиках, а Алейникову дали в соседи меня. Я тут же побежал к режиссеру:
— Стасик, как же так?! Петр Мартыныч должен жить один! Ему по статусу положено.
Ростоцкий тяжело вздохнул:
— Ты что, не понял? Он же запьет, и мы не снимем картину. Его уже выгнали с нескольких фильмов, заменяли другими актерами. Так что лучше, чем ты — известный трезвенник, соседа не найти.
С Алейниковым мы были немного знакомы — встречались в Театре киноактера, снимались вместе в короткометражке «Ванька» по Чехову. Но для меня он оставался небожителем.
Входим в отведенную нам горницу с удобной кроватью — в перинах, подушках и с прислоненной к стене раскладушкой. Я сразу заявляю:
— Петр Мартынович, кровать ваша, а мне...
Сосед недовольно кривится:
— Ты согласен, что я тебе старший брат, потому что тоже учился у Герасимова и был в его первом выпуске? В связи с этим позволь мне самому выбирать. Я люблю раскладушки — буду в ней как в люльке.
— Нет, — мотаю головой, — я так не могу.
— Слушай, ты мне начинаешь надоедать!
Про Алейникова ходило много легенд, баек, и в первый вечер я решил разузнать, что в них правда, а что выдумка. Петр Мартынович опять состроил досадливую гримасу: «Слушай, вот ты как будто не артист, а с улицы пришел! Меня зрители мучают такими вещами, а ты же, господи, сам в кино снимаешься!»
Больше я вопросов не задавал, но на его отвечал с готовностью — просто соловьем заливался.
— Расскажи-ка мне, чего там во ВГИКе Тамарка Макарова делает?
— Ой, мы все ее так любим! Герасимов для нас все равно что отец, а она как мать!
— Ну это понятно. А чем Тамарка занимается-то?
— Помогает Сергею Аполлинариевичу готовить с нами этюды, репетирует.
— Ну конечно, она ж сама ничего не знает, не умеет, а все только с подсказки Герасимова.
Я никак не мог взять в толк, с чего у Петра Мартыновича такой негативный интерес к Тамаре Федоровне, и только спустя много лет услышал в какой-то телепрограмме, что Алейников в молодости был безответно влюблен в Макарову. Комментировать не стану, потому как это могут быть враки, а мне они без интереса.
В деревне Лепешки в ожидании своих эпизодов я провел полгода. За это время Алейников ни разу не сорвался, и ленту сняли в отведенные сроки. У нас с Петром Мартыновичем была замечательная общая сцена, где его герой правит запряженной в телегу лошадью и рассказывает — ни много ни мало — про ООН, а мой лежит на душистом сене и вставляет замечания. Текст у Алейникова был длинный, и он постоянно терял нить, забывал реплики. Некоторые куски пришлось снимать в несколько дублей.
Когда картину смонтировали, Ростоцкий, встретив меня в коридоре киностудии, обнял и сказал: «Коль, прости, но я тебя всего вырезал. Понимаешь, из-за того что Алейников все забывал, сцена на телеге получилась несмешной — пришлось убрать. А без нее и остальные твои эпизоды стали лишними».
Это был удар под дых. Сначала сорвалась роль у Пырьева, теперь вот полгода жизни — псу под хвост. Я так обиделся на друга Стаса, что прекратил с ним разговаривать. Поначалу, когда встречались на Студии имени Горького, Ростоцкий здоровался, но поскольку я не отвечал, перестал.
Много позже снимались с женой Стаса Нинкой Меньшиковой, и моя бывшая однокурсница сказала:
— Коль, столько лет прошло, ну почему ты не можешь простить Стаську? Мы постоянно о тебе вспоминаем. Он сейчас запускает новый фильм, там есть роль для тебя. Соглашайся, а?
— Нет, — отрезал я. — Можешь даже не уговаривать!
Так мы с Ростоцким и не помирились.
Когда пару лет назад рассказал эту историю на съемочной площадке сериала «Лесник», ребята не поверили:
