В конце концов и мне игра в молчанку становилась в тягость. Женя такой момент улавливал:
— Я тут свои старые бумаги разбирал — нашел одну зарисовочку. Реальный случай, между прочим. Хочешь послушать?
— Ну давай.
— «Жена очень известного артиста и моего большого друга, исчерпав все свои педагогические способности в благородном деле отвлечения мужа от возникающих порой потребностей поговорить с зеленым змием, решилась на крайние меры запугивания: «Я тоже решила встать на пагубный путь — тебе назло начинаю пить водку!» Сказано — сделано. Купила бутылку, всю выпила, слегла и занемогла... Еле-еле, с помощью врачей скорой пришла в себя и подарила человечеству словесный шедевр сострадательности: «Толя! — она посмотрела на мужа любящими, полными сочувствия глазами. — Бог мой! Как вы, оказывается, мучаетесь, бедняжки!» После случившегося муж переродился: стал внимательнее относиться к тем проблемам, которые волновали жену, и грешил все реже и реже, все невиннее и невиннее...»
Помню, как закончив читать эту новеллу, Женя посмотрел на меня: мол, видишь, существуют и другие методы воспитания! Я, не выдержав, рассмеялась, а он бросился обниматься.
С Анатолием Дмитриевичем Папановым — а героем зарисовочки был именно он — Женя дружил во времена работы в «Сатире», потом общение как-то само собой сошло на нет. А с Ольгой Александровной Аросевой они оставались близкими людьми до самого последнего дня.
В их судьбах было много общего, начиная с того, что ходили в один детский сад — московский, номер шесть. Потом встретились в Берлине, куда откомандировали отцов: Якова Ильича Весника — по коммерческой линии, а Александра Яковлевича Аросева — по дипломатической. Участвовали в детских утренниках, которые устраивались в советском торгпредстве, пели дуэтом песенки на немецком языке, танцевали в паре. В конце тридцатых Оля осиротела — отца обвинили в контрреволюционной деятельности и расстреляли. В нашем доме хранится ее книга «Без грима», одна из глав которой посвящена Евгению Веснику. Там есть такие строки: «Я благодарна верности и нежности моего самого давнего друга Жени Весника, который был участником моих радостей и черного, страшного моего горя. Когда реабилитировали наших отцов, мы пришли в ресторан Дома актера, еще того, прежнего, чудного, несгоревшего, и стали справлять по ним тризну. Бедные, безденежные, кидали деньги на стол и ели, и пили, и угощали знакомых и незнакомых людей в горькую их память...»
