Несмотря на несхожесть темпераментов и разницу в жизненном опыте (Леонов был младше Весника на три года и не воевал), они сразу прониклись друг к другу симпатией. «Добрый, мягкий, страшно неуверенный в себе и такой трогательный... — говорил о тезке Евгений Яковлевич. — Леонов всерьез сомневался, правильно ли выбрал профессию, думал о том, чтобы уйти из театра и поселившись в деревне, копать огород. Если бы не роль Лариосика в «Днях Турбиных», которую ему доверил Яншин, наверное, так и сделал бы... После премьеры, где зрители устроили ему овацию, Леонов плакал. Сидел в грим-уборной, опустив голову, — и слезы капали на пол».
В последний раз друзья виделись незадолго до смерти Евгения Павловича. После встречи за кулисами концерта, в котором оба принимали участие, муж вернулся домой сам не свой. Я испугалась:
— Тебе плохо?
— Нет, все в порядке. Слова Женьки Леонова никак из головы не идут. Знаешь, что он сказал?
— Вот когда меня за границей вернули на свет Божий, конечно, рад был и сына увидеть, и жену, и небо. Водички был рад попить. А когда работать стал, так худо становилось. Так худо, что, бывало, подумаешь: ну на черта немцы воскресили?! И ругаешь этих замечательных врачей последними словами...
Когда спросил:
— А как сейчас себя чувствуешь? — Женька махнул рукой:
— Старик, долго и нудно объяснять. — На прощание обнялись, наказали друг другу держаться.
Муж понимал: жить Леонову осталось недолго и все-таки был потрясен пришедшим через несколько месяцев печальным известием.
Впрочем, хватит о грустном. Лучше буду следовать традиции, которой муж всегда придерживался: за печальной историей обязательно должна идти веселая. Одна из моих любимых — как Весник с Переверзевым обмывали галстук. Расскажу ее от первого лица — так, как не раз слышала от Жени: «В тот день я получил на «Мосфильме» солидный гонорар (две тысячи в старых деньгах) и решил обновить гардероб. Начал с того, что в торговой палатке у Киевского вокзала присмотрел хороший галстук. Уже расплачивался, когда почувствовал на плече чью-то руку. Обернулся — Ваня Переверзев: «Здорово. Ну что, отоварился? Надо обмыть, а то носиться не будет». С удовольствием принимаю предложение, и мы идем в привокзальный ресторан, где встречаем компанию коллег-актеров, тоже посетивших кассу киностудии. Сидим до закрытия, а потом отправляемся в аэропорт — там ресторан работает до утра. Везде, понятное дело, плачу я — мой же галстук обмываем. В шесть утра и это заведение приходится покинуть. Коллеги разъезжаются по домам, остаемся только мы с Переверзевым. Гонорарные деньги на исходе, но на такси до дома хватит. И тут Ваня заявляет: «Летим в Ленинград!» Договаривается с дежурным по аэровокзалу, и через четверть часа мы уже загружаемся в маленький самолетик Ли-2, салон которого завален мясными тушами. А в восемь утра стоим у двери питерской квартиры народного артиста СССР Меркурьева. Иван, не отрывая пальца, жмет на звонок. Узнав, кто удостоил его визитом, Меркурьев гневно шепчет в замочную скважину:
