— Ты что, так нельзя! Ведь вокруг люди — что они о тебе подумают?
Интересно, откуда у нее взялся этот нравоучительный тон? Я, рассмеявшись, ответил:
— А мне неважно, что они подумают!
Снова изобразил на физиономии нечто неподобающее, да так и замер. Поля держалась несколько минут, а потом состроила рожицу в ответ. Лед тронулся... Мы побежали в фотоавтомат — этот снимок с нашими физиономиями где-то сохранился.
Пела она тогда всего две песни. Первая — из «Мушкетеров», из комнаты Поли доносилось: «Пора, пора, порадуемся на своем веку красавице Икубке», — она считала, что Икубка — это женское имя. И еще ей нравились «Гардемарины» — их песню тоже пела речитативом, по-детски.
Писать и читать Поля училась, печатая на машинке мои книги по искусству или письма в комитет по культуре о выставках. Мы их вместе туда и относили.
— Художественные мастерские со своеобразной публикой — не самое лучшее место для маленького ребенка, вы не думаете?
— Это же просто большая квартира. Почти замок. С другой стороны, вы правы. Богемные компании и тусовка... Но Света была взрослой женщиной — под тридцать и сама отвечала за себя. Мы тогда не были женаты. Что мне было делать? Выгнать их? Этого я не мог точно.
Меня, безусловно, огорчало например, что Поля не посещает детский сад, не общается со сверстниками. А это важный момент воспитания. По себе знаю — сам в свое время туда не ходил. Родители были заняты учебой, потом карьерой и практически мной не занимались. Был предоставлен самому себе. Обязанности — приносить продукты из магазина и отводить сестренку в ясли. Остальное время я гулял по Ботаническому саду, разглядывая разные растения, или сидел в темном чулане, слушая по старому ламповому приемнику сводки о войне во Вьетнаме, представляя себе все эти ужасы. Из темноты возникали чудовища, и они были моими единственными друзьями и игрушками. Этот детский опыт позднее сильно мешал мне социализироваться.
Понятно, что поэтому я был категорически против ранней концертной деятельности Поли-Пелагеи, против взросления без общения со сверстниками. И делал все возможное, чтобы хоть как-то ей это компенсировать. Искал художников с детьми — водил ее к ним в гости. У меня была приятельница художница старой школы Муза Викторовна с такой же мастерской на улице Марата — наследство ее папы, которую она превратила в жилье. Там Поля и играла. К встрече с ней внуков Музы Викторовны наряжали как на бал. И они, нарядные, носились по мастерской бабушки вместе с Полей. С Полей носиться было можно. Ее обожали!
Но таких встреч со сверстниками было немного. Малышкой она с утра до вечера составляла мне компанию и даже писала со мной картины. Это было ее индивидуальным детским садом. Рисовала, спрашивала о природе творчества, и я отдал как-то одну из ее картин на выставку «Современный автопортрет» вместо своей. Никто и не понял, что это работа ребенка.
Позже, когда Полине было уже лет пять, она пожаловалась мне на... чудовищ, которые живут в темных углах комнаты. И что ей страшно. Я постарался успокоить, сказал, что в детстве тоже их видел и что они совсем не злые, что мы даже подружились. «И я научилась с ними договариваться, — сказала тогда Поля. — Говорю, что пришли не по адресу, ошиблись. Потом читаю молитву, и они исчезают».
