«Имена вымышлены, совпадения случайны» — давайте я так начну эту свою историю. Не исключено, что в восприятии ее героев, точнее — героинь, события минувших лет выглядят совсем иначе...
— Я с теплотой вспоминаю маленькую Полю. Ее любили все, она умела очаровывать. Думаю, актерский талант у нее с детства. Времена тогда стояли тяжелые, но полные надежд — и все мы были счастливы. То, что десятилетиями являлось подпольным искусством, вдруг обрело статус и успех, которому все аплодировали. Пьянящий дух свободы сохранялся еще несколько лет — это и есть Полин бэкграунд.
Ее мама Светлана тогда была роскошной красоткой — точь-в-точь как Поля сейчас, и кстати, она тоже очень любила петь. Была ли Света на самом деле певицей, как рассказывала, — ничего об этом не знаю.
Когда я познакомился с Пелагеей, ей было два года и звалась она Полина Сергеевна Смирнова. По своему родному отцу. Ни разу его не видел. Если Света и Поля ничего о нем не говорят, то я и подавно не скажу, так как кроме имени и фамилии ничего о нем не знаю.
«Пелагея Ханова» вначале был творческий псевдоним. В сочетании с русскими народными песнями я воспринимал его как странное созвучие — ведь Ханов чисто восточная фамилия. Вероятно, Поля сменила фамилию отца на мамину, которая после развода со мной оставила ее себе. Сложно? Я и сам запутался. До меня Света была Светланой Геннадьевной Бобрышевой. Она старше меня на три года, почти на четыре.
— О детских годах Пелагеи известно очень мало. Как она росла?
— Начну рассказ со своего знакомства с ее мамой.
Ленинград, конец восьмидесятых. Стук в дверь. Спрашиваю:
— Кто там?
— Здесь живет Андрей Ханов?
Выглянул — и вижу яркую даму в красной шляпе. Передает привет от Коли Гнедкова, моего приятеля — барда и музыканта. В восьмидесятых, когда еще начинал рисовать, я написал на репетиции Колиной группы «Идея фикс» картину. Она называлась «Звуки, стаканы и пустые бутылки». Один из музыкантов, Джим, который несколько лет спустя повесился, помню, зачеркнул стакан на холсте со словами: «Я больше пить не буду!»
Выглядела Света как сейчас Пелагея. Просто один в один: лицо, фигура, улыбка, даже голос и смех. Симпатичная, обаятельная, жизнерадостная. Проживали они тогда с дочкой Полиной в Новосибирске.
Как я жил — тема отдельного рассказа. В середине восьмидесятых в недостроенном студенческом городке университета в Петродворце научная среда пересекалась с художественной. В университетский кампус набивались артисты и художники всех мастей, тут же в коридорах общежития репетировали андеграундные музыканты.
Я учился на физическом факультете, влился в эту тусовку и возглавил художественное направление. Формально вел студию живописи для студентов. Помещением для нее служил огромный Дом культуры. Там мы часами играли на роялях, дергая за струны и ввинчивая в них болты и прочие посторонние предметы. Это называлось «психоделия без психоделиков». Позднее я узнал, что в послевоенном Нью-Йорке такими экспериментами с музыкой и живописью занимался Джон Кейдж. А у нас Питер восьмидесятых.
И теперь представьте себе: дом по адресу улица Ефимова, 4 — это почти самый центр — поставлен на расселение. Жильцы съезжают, и огромные коммуналки с крепкими стенами и высокими потолками понемногу пустеют. Освободившиеся площади, одну комнату за другой, начинают занимать представители контркультуры, обустраивающие здесь свои мастерские. Мольберты, краски и кисти — вот и вся обстановка. В городе белых ночей в то время так жили сотни свободных художников. Жили полуофициально. Было распоряжение городских властей — авангардистов не выгонять. Мы являлись элитой грядущего времени, как бы громко и даже пафосно это ни звучало.
