Один мой товарищ, который бросил собственный доходный бизнес ради кино, как-то, выпив, произнес фразу: «Меня и посадить пытались, и отстрелять, и взорвать, но такого дерьма, как в кинематографе, я не видел нигде».
Отец лежал в реанимации, а его, да и нас старались добить в прессе. Налево-направо раздавались интервью, где рассказывали, какой я непрофессиональный человек, незаслуженно пробившийся в режиссерской профессии. Интересно, что в свое время мы сделали довольно много внятных предложений по «Ленфильму», которые были позитивно восприняты, но об этом, естественно, никто не говорил. Их просто тихо украли. Например, украли идею фонда поддержки молодых, которую мы не успели осуществить из-за смерти отца. Потом тот же Сокуров говорил, что и отец по большому счету никаких принципиально новых открытий в отечественном кино не сделал, в общем-то, и картины его никто не запрещал.
А это, конечно, совсем не так.
Я не понимаю: отчего? Из-за доступа к деньгам?
А папе становилось все хуже... Кстати, в отдельной палате он не лежал, помимо него там находились еще два тяжелобольных человека. Там и ушел двадцать первого февраля... Мы последний раз говорили с ним перед отъездом в Румынию, где проходила наша ретроспектива. Отец тогда диктовал письмо в поддержку «Ленфильма». Мы вернулись в Питер двадцатого февраля (уезжали всего на несколько дней), сразу приехали в больницу. Мама, естественно, была там, она не отходила от отца, жила в больнице, спала рядом, где придется.
Папа уже был без сознания, что-то выкрикивал. В ту ночь он умер.
После папиной смерти мне позвонил журналист, просил уточнить, правда ли, что лечение отца оплачивал Союз кинематографистов. Никогда такого не было. Многое мы оплачивали сами, помогали друзья, врачи. При чем здесь Союз кинематографистов?
В больнице папу навещали мы и несколько друзей, но нельзя не сказать, что когда отец заболел, многие пропали... Пропали известные питерские критики, которые на следующий день после его смерти стали давать интервью о нежнейшей с ним дружбе, просили размещать в Facebook* слезливые посты, где утверждалось, что семья, то есть мы, запрещала пускать к отцу посетителей. Это абсолютная ложь. Нам никто не звонил.
Ведь удобно дружить с великим кинематографистом при жизни. И уже не очень нужно, когда человек умирает. Именно поэтому я этих людей не пустил на похороны. И правильно сделал.
К предателям и врунам надо относиться как к предателям и врунам. Не более. Почему-то у нас теперь считается нормой, что можно ни разу не позвонить, не приехать к больному человеку, хотя до больницы добираться всего десять минут, а через пару часов после смерти дать большое интервью о великой дружбе, городить какую-то абсолютную чушь, что не пускали в больницу, и при этом вроде бы остаться прекрасным человеком. Можно жаловаться большим телевизионным начальникам. А еще можно в едином порыве отвергнуть все, что было на самом деле, и провозгласить новую прекрасную реальность. Человеческие болячки дело тяжелое и страшное, а реанимация — и подавно.
И тут никакой особой вины нет. Ну, не хочешь ехать, не езди. Но зачем же врать, что кто-то не пускал? Ведь от себя потом не убежишь.
Папу похоронили в родном Санкт-Петербурге на Богословском кладбище, рядом с дедом — Юрием Германом, это было его желание.
А нам пришлось взять на себя завершение его последнего фильма «Трудно быть богом». Задача была непростой, поскольку картина снималась долго, на негативе возникли побитости, которые пришлось устранять. Да и перезапись звука отец не успел осуществить. Не так давно прочитал, что мы хотели отдать картину в Канны, но ее туда не отобрали. Полное вранье. Ни одному фестивалю мы фильм еще не показывали, поскольку он не готов.
