И целых двенадцать лет после этого я была свободна. Не потому что искала замену Бондарчуку и не находила, не потому что мерила мужчин его масштабом, но никто к этим «параметрам» даже приблизиться не мог... Шестидесятые — расцвет советского кино. Я без конца снималась, часто выезжала за границу, для романов и замужества просто не хватало времени. Зато поклонников было хоть отбавляй — случалось, и на черных правительственных машинах преследовали. Однажды на официальном приеме рядом сидел Иван Семенович Козловский.
Расточал комплименты, звал в ресторан. Я отнекивалась, а потом, выскользнув потихоньку из зала, отправилась домой. Только переступила порог — телефонный звонок. В трубке голос Козловского:
— Прошу вас, поедемте.
— Я же уже сказала — нет.
И тогда он запел романс. Зажав ладонью трубку и давясь от смеха, я позвала маму и Наташу: «Скорее, скорее, Козловский поет!» Когда романс отзвучал, я сказала:
— Спасибо. Простите, — и положила трубку. Больше попыток познакомиться со мной поближе Иван Семенович не предпринимал.
Работа занимала почти все мое время, отнимала все силы, и я даже представить не могу, как бы обходилась без мамы.
Она бросила свою редакторскую карьеру, трехкомнатную квартиру с уютным кабинетом в Новосибирске и посвятила себя Наташе, ее воспитанию и образованию. С какой радостью я всякий раз возвращалась домой, где меня ждали два самых дорогих человека — мама и дочка!
Впрочем, и Бондарчук еще очень долго оставался неотъемлемой частью моей жизни. Как мужчина он перестал меня интересовать с той минуты, когда предложила расстаться. Но у нас были общая дочь и общие взгляды на творчество. Сергей бесконечно доверял моему мнению, моему чутью. В очередной раз он заехал в гости в тот день, когда я вернулась из поездки в Германию. В Западном Берлине нам показали фильм Кинга Видора «Война и мир», который мне не очень понравился — за исключением Одри Хепберн в роли Наташи Ростовой.
Я делилась впечатлениями, а Сергей сидел подавшись вперед и впившись в меня глазами — ловил каждое слово.
Через какое-то время снова приходит. Сидим, пьем чай. Я встаю, чтобы взять из буфета вазочку с вареньем, и вдруг — в спину — слышу:
— Я буду снимать «Войну и мир»!
— А кто напишет сценарий? — резко обернувшись, спросила я.
— Сам.
— Ты с ума сошел! — напустилась я на бывшего мужа. — Роман гигантский, ты надорвешься!
Слава богу, взял сценариста, иначе просто не выжил бы на этих съемках.
Еще в самом начале работы над фильмом от нечеловеческих нагрузок у него случился очень тяжелый сердечный приступ.
Однажды прихожу домой после спектакля, а у нас на диване спит парень. Спрашиваю маму:
— Кто это?
— Алеша приехал.
— Наш Алешка?! — восклицаю обрадованно и, видимо, слишком громко — парень открывает глаза:
— Почему я ваш?
— Ну, а чей же?!
Алексей застенчиво улыбается и пожимает плечами...
Оказалось, он приехал в Москву к отцу, чтобы посоветоваться с ним о будущей профессии. Прямо с вокзала отправился к Бондарчукам-Скобцевым, но его не пустили: «Сергея Федоровича нет, когда вернется — неизвестно». Через час Алексей звонил в нашу квартиру, где его и накормили, и спать уложили.
На следующий день я узнала, где в Подмосковье проходят натурные съемки «Войны и мира», и Алеша поехал к отцу. Вернулся очень расстроенным. Сергей предложил сыну остановиться в гостинице и дал денег. Алеша обиделся, что отец не пригласил его к себе.
Прошла, должно быть, неделя, когда позвонил Сережа:
— Инна, как вы?
— Нормально. Ты знаешь, где Алешка? У нас!
— Завтра — воскресенье, я приеду...
— Хорошо, приезжай.
Алексей, узнав о грядущем визите Бондарчука, объявил, что уезжает на целый день в бассейн, а Наташа стала ждать отца с самого утра. Они не виделись целых пять лет! Каждое свидание и дочери, и отцу давалось так тяжело, что оба едва не заболевали, и нужно было подождать, пока Наташа подрастет.
Сергей позвонил в дверь, когда на улице уже были сумерки. Появился на пороге — потолстевший, неуклюжий. Он специально поправился для роли Пьера Безухова. Увидев Наташу, бросился к ней, стал обнимать, гладить по ручкам-ножкам, повторял сквозь слезы: «Доченька моя дорогая...»
