Родился и вырос в деревне, но много читал и был очень образованным.
В молодости дед пытался стать юристом, но диплома так и не получил, потому что влюбился в бабушку и завел семью. Сначала молодые жили во Львове, где Толя учился, но бабушка скучала по дому, и он ради любимой бросил учебу. Они вернулись в деревню. Думаю, бабушка чувствовала свою вину перед мужем, наверное, отсюда ее попытки уговорить внучку пойти учиться на юридический факультет. Она хотела, чтобы я осуществила мечту деда.
Мне за него было страшно обидно. Он заслуживал лучшей доли, чем жизнь в Збручивке! А когда деда Толи не стало, я особенно остро почувствовала, как много он для меня значил. Жаль, редко бываю у него на могиле, она в четырехстах пятидесяти километрах от Киева, где я живу.
Но если вижу деда во сне больным и израненным, это знак — надо его навестить. Как только съезжу на кладбище, он опять является мне веселым и здоровым!
В сны я верю и никогда не оставляю без внимания полученные в них знаки. Да еще такие, как нож в спину...
Нервы были на пределе. Мучила бессонница. Друзья считали, что я просто устала. Советовали разные «проверенные» средства — снотворные и успокоительные. Я пить их боялась — не дай бог, подсядешь как на наркотик. А у меня маленький ребенок.
С психикой творилось что-то странное. Однажды на ходу взглянула в зеркало в полутемной прихожей и чуть не упала в обморок. На меня смотрела старая бабка с иссохшим и злобным лицом.
Что это было — галлюцинация или привет из параллельного мира — я не поняла. Но стала бояться своего отражения, избегать зеркал.
На людях старалась держаться, не показывать, как мне плохо, но иногда срывалась — рыдала, кричала. Продюсерам периодически заявляла: «Не могу больше! Ухожу!» Они только посмеивались, привыкли к женским истерикам.
Однажды Костя Меладзе все-таки посоветовал обратиться к психологу. Я не особенно рассчитывала на результат, но решила сходить — проконсультироваться по поводу аэрофобии. Врач — приятный мужчина лет сорока, попросивший называть его просто Славой, — внимательно выслушал мои жалобы, улыбнулся и сказал: — Аэрофобия — только часть ваших проблем.
Вот что, Надя, ложитесь-ка на кушетку, закройте глаза, расслабьтесь и расскажите мне о себе. Как вы росли, о чем мечтали, с какими проблемами столкнулись. В общем — все. Подробно и откровенно.
— На это же уйдет уйма времени!
— А мы никуда не спешим.
Я улеглась и закрыла глаза.
— Итак, какой вы были в детстве? Послушной? Капризной?
— Отчаянно смелой и самостоятельной. Постоянно сбегала из дому. Повод мог быть любой — куда-то не пустили, что-то не разрешили. Я не желала с этим мириться и боролась за свои права. Мы с мамой жили вдвоем. Она целыми днями работала: сначала на военном заводе, потом продавцом в магазине.
Водить дочку по кружкам и секциям не могла. И я сама по ним ходила, сама решала, чем заниматься. В восемь лет в одиночку отправилась в музыкальную школу. Меня прослушали и сказали: «Толк будет, берем». Первым уроком стало сольфеджио. Я немного задержалась и страшно разозлила этим учительницу.
— Как фамилия? — рявкнула она.
— Мейхер.
— Ах, Мей-хер, — с непередаваемой интонацией по слогам повторила мегера. — Ты что, глухая? Звонка не слышала? Садись. И чтобы больше не опаздывала!
После такого «теплого» приема захотелось тут же «сделать ноги». С трудом заставила себя сесть за парту.
