Поговорить лицом к лицу у него, конечно, не хватило пороху. Он просто оставил на столе свой дневник открытым именно на странице с именем Мэрилин. Разумеется, она прочитала — а кто бы на ее месте удержался? В десяти строчках тот, кому она верила так же, как себе, сухо изложил, что считает свой брак огромной ошибкой. И виновата в этом, разумеется, она, Мэрилин. Она разочаровала его, она оказалась не такой, как он надеялся.
Мэрилин до сих пор помнила, какую испытала боль. Настоящую физическую боль, от которой перехватило дыхание, и она потом несколько дней разговаривала неестественно высоким голосом. Почему она не швырнула в лицо мужу эти оскорбительные слова? Почему с такой готовностью взвалила на себя очередной груз вины и покорно тащила его еще несколько лет, пока длился их брак?
На двух страницах — длинное стихотворение.
Когда же она его написала?
«моя любовь спит рядом —
в неясном свете — я вижу вдруг не мужественный подбородок,
а мальчишеский рот,
с с его мягкостью нежной,
ранимости что дрожью,
в безмолвии,
его глаза, должно быть,
с любопытством
смотрели из пещеры маленького
мальчика — когда вещи,
которых он не понимал —
он забыл,
но будет ли он выглядеть вот так, когда умрет,
о, эта мысль невыносима,
но неизбежна,
но скорее я или его любовь
умрет,
чем/или он?
боль его томления,
когда он смотрит
на других,
неутоленность с самого дня
его рождения.
И я в безжалостных муках,
терзаемая его Томлением —
когда он смотрит на других, когда ему нравятся другие <...>»
Глаза Мэрилин наполнились слезами.
Она перевернула страницу и подумала: не надо это читать, не стоит бередить старые раны. Но отложить тетрадь не могла. «Зрелище крушения — одно из самых завораживающих в мире», — вспомнила она слова Андре де Дьена, своего первого фотографа и старого друга.
«думаю, я всегда в глубине души боялась того и впрямь стать чьей-то женой, так как я знаю из жизни, что никто не может любить, никогда, по-настоящему».
Перед свадьбой Мэрилин заставила Миллера пообещать, что он никогда не станет описывать их отношения в своих пьесах.
Как же случилось, что в итоге она перестала быть женщиной и превратилась в литературный материал, к тому же не слишком ценный?
Она долго этого не понимала. Считала, что бесконечные ночные разговоры, когда Артур заставлял ее вспоминать детство и юность, — свидетельство любви, доказательство, что она ему небезразлична. А оказалось, что все это время он с холодным любопытством исследователя препарировал ее, словно лягушку. В ответ на упреки Миллер пожал плечами: «То же самое делает с тобой Ли».
Но Ли — мой педагог, чуть не закричала Мэрилин, он никогда не говорил, что любит меня!
К холодноватому жесткому Страсбергу, руководителю Актерской студии, Мэрилин пошла по совету Миллера. Под цепким, проникающим в душу взглядом Страсберга она поначалу растерялась. А потом подумала: в конце концов, он мужчина, такой же, как все остальные. Детский голосок, соблазнительно сброшенная туфелька, взгляд, говорящий «Вы самый умный человек в мире» — и он забудет о системе Станиславского. Но на Страсберга знаменитое очарование Монро не произвело никакого впечатления. Именно тогда она признала в нем Учителя.
Страсберг был не первым ее преподавателем актерского мастерства. Когда-то, на заре своей голливудской карьеры, Мэрилин занималась с Наташей Лайтесс.
