Когда пьешь, возникает обманчивое ощущение понимания смысла существования, что-то внутри согревается, нарастает. Женщинам этого не понять. Когда мы едем отдыхать, Лариса ставит условие:
— Только ты ни грамма не пьешь.
— Пожалуйста, можно и так.
Постепенно Лара превратилась в серьезного человека, практически потеряла чувство юмора, и шутить с ней бессмысленно. Она стала фанатичной и педантичной матерью и бабушкой. Любые поступки, не приносящие пользу детям и внукам, считает бессмысленными и даже коварными. Точно как моя мама. Но весь фокус в том, что теперь я нахожусь в положении мужа, а не ребенка, и это, естественно, сказывается на наших отношениях. Все, что находится за пределами «детской темы», ее мало волнует.
Мы с ней можем совершенно спокойно молчать по три-четыре часа. И никто не раздражается — ни она, ни я. Если мы начинаем говорить, заканчиваем, как правило, совершенно бессмысленной ссорой. Я начинаю произносить какие-то философские изречения. «Опять ты дурью маешься, — отмахивается Лариса. — Я все знаю!»
Она знает, что она самая красивая — раз. Самая умная — два. Мужики все идиоты — три. Я злюсь:
— Как же так?! А вот, например, Сократ, Паскаль искали смысл жизни...
— Потому что они идиоты.
И разговор окончен. Зато Лара может бесконечно долго говорить с подругой актрисой Анной Алексахиной. Слушать, о чем они говорят, уши вянут у нормального мужчины.
У одной дочка, и у другой. «А моя вчера пришла домой и сказала: «Я так по тебе соскучилась! Не могла уснуть, вдруг так захотелось тебе позвонить». И вот я лежу ночью, не спится, думаю: может, дочка позвонит? Хожу вокруг телефона, хожу».
И вот об этом — кто из них что чувствовал, кто вокруг телефона ходил — они будут бредить часами.
Лара действительно хорошая мать. Это ее достоинство перевешивает все недостатки: «Лиза должна была позвонить в двенадцать, уже десять минут первого. А-а-а!»
Моя мама была спокойнее. Однажды, когда я уехал в Ригу, ей позвонили «доброжелатели»: «Екатерина Михайловна? А Миша только что умер».
И повесили трубку. Она ничего обо мне не знала, пока я не доехал до Риги. Но сердце матери — вещун. Она не стала никуда звонить с требованием остановить поезд, а дождалась утра и моего звонка.
— Мама, привет! Я уже в Риге, — сказал ей.
— Ну и слава богу, — ответила она.
Я в этом смысле пошел в маму. Без причины не паникую. Как-то раз мне тоже позвонили:
— Михаил Сергеевич, говорит капитан милиции Петров. Ваш сын, Сергей, сбил человека. Насмерть. Срочно приезжайте, я готов помочь.
— А Сережу можно?..
— Пожалуйста.
И я услышал в трубке голос сына. Но доставшаяся от матери интуиция подсказала: что-то тут не так. Когда трубку снова взял «капитан», я сказал:
— Какая сволочь! Человека сбил. Посадите его в тюрьму.
— Как?!
— Вот так. Вы просите три тысячи долларов. Я вам тридцать привезу, но засадите его в кутузку.
Тут в мой адрес посыпались непечатные слова и выражения. У мошенников сдали нервы, я их переиграл и выдохнул с облегчением.
Я тоже переживаю за детей, но стараюсь сдерживать эмоции. Нормальный папа — не лучше и не хуже остальных. Когда было надо, стирал и выжимал пеленки. Хотя мужику заниматься стиркой — идиотизм.
Мое дело — обеспечить подгузники, а также таз, порошок, путешествия, дом отдыха, одежки, игрушки, книги, фильмы, купить на восемнадцатилетие машину, нанять педагога по английскому, снять студию для записи песен. Мужские функции я выполнил: на охоту сходил и добыл столько, что хватит еще и следующим поколениям.
В семье я был лошадью, в том смысле, что обоих — Лизу и Сережу — катал на спине, подкидывал вверх, возился с ними, боролся. Сережа был фантастически красивый мальчик, послушный, воспитанный, эрудированный, учился прекрасно. Лиза оказалась полной его противоположностью. В младенчестве, чтобы она замолчала, я раскачивал ее с огромной амплитудой, стоило мне остановиться, она снова начинала кричать. Лиза была настолько азартной, что на память от детства ей досталось несколько шрамов.
