— В конце концов, мама, мы должны где-то жить? Надо разменять нашу квартиру. Давай на две однокомнатных, может быть, на одной лестничной площадке.
— Миша, я тебе не мешаю, выбирай кого хочешь. Но почему ты решаешь свою судьбу за наш счет?
— Так нельзя! — кричал я и в итоге ушел к Лариске, которая ее осуждала: «Я не понимаю твою маму».
А мама была абсолютно права. Она очень обиделась, но ее обида была настолько молчаливой, что я очень скоро понял, что ошибался. Через год нам с Ларисой дали квартиру от театра, и я снова убедился: все, что делает мама, идет мне только на пользу. В отличие от мамы папа положительно оценил Ларису. «Хорошая девочка, присмотрись», — сказал он, еще не зная, что нас связывают близкие отношения.
Я считаю, что браки вершатся на небесах.
Иногда думаю: а вот если бы... Но потом понимаю, что как случилось, так и хорошо. Я был маменькин сыночек и не собирался жениться, боялся ответственности. Мне нравились женщины, но длительных взаимоотношений я терпеть не мог. Любовь к Ларисе — первая и единственная, одна на всю жизнь. Но ведь и на небе не всякий раз увидишь солнце, бывают и тучи, и дождь, и молнии. И любовь не проходит постоянно под напряжением в двести двадцать вольт.
Говорят: жизнь прожить — не поле перейти. На самом деле это мгновение. Большую часть жизни мы с Ларисой уже прожили. По-моему, все сложилось. А сколько еще продлится — одному богу известно.
Впервые как на женщину я посмотрел на Ларису, когда, оказавшись после института в одном Театре имени Ленсовета, мы репетировали «Трубадура» и должны были петь в танце, а в конце — поцелуй.
Молодые и чувственные, на репетиции мы проходили это место не один раз, а пять, семь, иногда десять. Главный режиссер Игорь Владимиров обалдевал: «Какие трудолюбивые!»
Ни она, ни я не признавались себе, что ждем финала, когда наши губы встретятся. Лариса очень боялась Владимирова, человека бескомпромиссного, не терпящего служебных романов. Когда он взял меня в театр, тут же вызвал к себе. Я был окрылен. Сейчас предложит роли, скажет напутствие. А весь разговор занял минуту: «Значит так. Какую- нибудь бабу тронешь, я ее из театра выгоню.
Тебя выставить не имею права, потому что ты — два года молодой специалист, обязан отработать. Свободен, можешь идти».
Признавшись друг другу в своих чувствах, мы с Ларисой вынуждены были скрываться. Увидев издалека фигуру Владимирова, который ходил в театр пешком, разбегались по разным сторонам улицы. В метро, когда поезд увозил пассажиров, оставались на опустевшей платформе и целовались, спрятавшись за колонной.
Но случилось так, что на гастролях я лег спать в номере Ларисы. Среди ночи раздался стук в дверь.
— Выйти из номера! — приказал администратор гостиницы.
— Зачем я буду выходить? Это моя невеста.
— Кто знает, что эта девушка — ваша невеста?
— Я знаю.
— Без штампа в паспорте не положено.
Уходите!
— Я сам знаю, что положено, а что нет.
— Вон отсюда!
Скандал. Милиция. Накатали жалобу в театр, в Управление культуры: «Боярский сожительствует с актрисой». Объявили выговор с занесением в личное дело. Я — молодой, наплевать было на их выговоры.
Владимиров вызвал меня и сказал:
— Оставь эту девушку.
— Ну уж вряд ли, — ответил я режиссеру.
Не люблю, когда меня гладят против шерсти, да к тому же Ларису нельзя было уволить: она, как и я, была молодым специалистом.
Ходила тогда она в дико короткой юбке, в ушах — яркие сережки. Всегда задорно смеялась и из любой дурацкой ситуации выходила естественно, со свойственным ей юмором. Зачастую с картины приходится снять несколько слоев, чтобы обнаружить основной рисунок, подлинник. Так вот, Ларка была подлинником, без наносного и искусственного, очень естественная, как березка, какая есть — такая есть. Принимаешь меня такой?
Вскоре Лариса переехала со съемной жилплощади в комнату, которую ей предоставил театр. Я стал там постоянным гостем.
