— Каких людей ты впускаешь в свою жизнь? Мне кажется, ты и открытый, и закрытый человек одновременно.
— Я ничего никогда не скрывал и никогда ничего не делал тайной. В своих интервью, ролях, музыке, в стихах я был такой, какой есть. И может быть, моя ошибка, что я не создавал образа. Когда хотел быть веселым, праздным и доступным — появлялся в каждом утюге. Я был нараспашку, и в меня плевали. И я подумал, что, наверное, не надо так. Я ведь искренне все делал и считал, что в новогоднюю ночь поздравлять людей — это здорово. А меня за это били и говорили: «Что такое? Серьезный, драматический артист песенки поет!»
— Ты не думал, что это просто от зависти говорили?
— Это потом начал понимать. Я действительно счастливый человек, потому что вырос в любви своей мамы. И она бережет меня до сих пор. Вот мои обереги. Знаешь, меня еще одна женщина воспитывала, наша соседка Марина Яковлевна, которую я звал бабушкой. Она перед смертью мне сказала: «Мне так страшно тебя оставлять в этой жизни». Прошло 30 лет, как ее не стало, а я ее всегда помню. Она не по крови родная, но по духу, по теплу, по любви, которые дарила. Как же я мог вырасти подлецом? Это невозможно, потому что в меня вложено столько любви...
Мама мне не снится... Иногда я говорю: «Мамочка, приснись, мне так хочется с тобой поговорить». Она приснилась один раз. И то это такой сон удивительный был, как будто она идет с близким другом моего брата, с которым они всю жизнь дружили, и он спрашивает:
— Теть Галь, ну как вы?
— Было трудно, сейчас мне хорошо...
И бабушка мне снилась только один раз. Мне пять лет и я бегу по лестнице (мы жили на четвертом, а бабушка на пятом), вбегаю в квартиру и говорю бабушке:
— Ба, а как ты могла? Как ты могла меня бросить?!
— Кто тебе сказал, что я тебя брошу? Я никогда тебя не брошу.
И во сне бабушка невероятно красивая, такая, какой и была в жизни. Она была замужем за Олегом Шмелевым, гениальным писателем, который написал «Ошибку резидента». Он был кагэбэшником и сотрудничал с журналом «Огонек», я пару раз с ним в детстве виделся. Бабушка с ним развелась, она была принципиальная, а он поступил некрасиво. Потом они всю жизнь друг друга любили, она потеряла голос на его похоронах и два года не говорила. Вот где сила, где страсть. Младший брат бабушки умер раньше нее, и его похоронили в Бердянске. Она завещала, чтобы ее прах тоже увезли туда, потому что это семья. На ее могиле я был один раз. И сейчас, когда Бердянск бомбят, я думаю, где-то там она? Хоть бы раз туда еще вернуться... А Бердянск — это город, в который меня на лето отправляли, я там жил...
Одно из самых счастливых воспоминаний, как мы с братом идем в кафе, пьем там фанту и колу. Это 80-й год, перед Олимпиадой. А потом бежим домой, а там — сборы на море. Тогда я не знал горя. Не знал, что родители могут ссориться. Мама ревновала отца к кино, а отец любил кино больше жизни. А потом я так же полюбил и театр, и кино. Забери это все у меня, думаю, меня бы не стало. Это меня, юношу, спасло, в 90-х годах. Потому что тогда было столько соблазнов, столько зла. Можно было стать бандитом, хулиганом, и все остальное. Меня театр образовал, он меня сделал цельным человеком. Знаешь, как Раневская говорила: «Половинка есть у таблетки, у жопы, а я цельная». Вот я по такому принципу и выжил. Был цельным, меня интересовало только искусство, и я за него держался, хотя тогда было плохо и с театром, и с кино. У моих детей-студентов сегодня гораздо больше возможностей: кастинги, пробы, театры, мюзиклы, площадки. Мы выпускались в пустоту. Было какое-то жалкое коммерческое кино. Я помню свой первый провал. Мне 22 года. Я смотрю «Сибирский цирюльник» Михалкова и думаю: «Боже мой, вот это искусство! А я провалился». У меня тогда только дебют произошел, я снялся в своем первом фильме в главной роли. Я сидел на «Мосфильме» в просмотровом зале на позорном пресс-показе той чудовищной картины и не знал, куда мне деться. И вот этот трезвый взгляд на себя мне помогает жить.
— Ты как-то считаешь свои успехи и провалы?
— Нет. А мой директор собирает все статьи обо мне. Мама тоже собирала. Как-то скупила весь тираж одного издания. Вышел чудовищный сериал «Огнеборцы», и к премьере на обложке написали «Максим Аверин» и поставили портрет Саши Пескова. Перепутали. Мама позвонила в редакцию и сказала:
— Я очень хорошо знаю этого мальчика, это мой сын.
Ей ответили:
— Послушайте, мы Пахмутову Женей называли, и ничего.
— Да, бывают недоразумения. Но это большое счастье, что мама видела тебя в расцвете, когда уже пришел успех. А отец видит и сейчас.
— Отец вообще удивительный человек, ему 78 лет, он бегает по 20 километров в день, занимается спортом. Но это может позволить себе человек, который в своей жизни попробовал все. Он такой Петр Мамонов. Отшельник. Отец проработал на «Мосфильме» лучшие свои годы, совершенно позабыв о своей семье. И семья-то наша распалась, потому что папа очень любил кино. Он жил этим. Мог на пять лет уехать в экспедицию с Панфиловым на съемки. Фильм «Запрещенные люди» («Мать») тогда снимался так... Для того чтобы сделать кино по произведениям Горького, надо было выстроить город в Нижнем Новгороде, который тогда назывался Горький. Но Глеб Анатольевич вообще удивительный человек. Я тебе расскажу одну историю, о которой никогда никому не рассказывал. Мой папа не был алкоголиком, но его среда, окружение — это люди, которые любили крепко выпить. И однажды, уже студентом Щукинского училища, я понял, что мне надо как-то папу спасать. Я вообще часто думал, что я всех должен спасать, миссия у меня такая. И я подумал, что единственные, кто может воздействовать на отца, это Глеб Анатольевич и Инна Михайловна, и позвонил Чуриковой:
