«Серьезно намерен не дать себя захомутать»
В начале войны семье снова пришлось искать жилье: вернулись в свою квартиру арендодатели. Решили какое-то время жить на даче друзей. На Мура как всегда отрицательно действовала перспектива жить за городом. В сердцах он сказал матери: «Ты похожа на страшную деревенскую старуху!» Сразу же зашла речь об эвакуации, но Цветаева не могла никуда толком вписаться, постоянно составлялись списки, которые потом отменялись. «Попомню я русскую интеллигенцию, едри ее в дышло! — негодовал Мур. — Более неорганизованных, пугливых, несуразных, бегающих людей нигде и никогда не видал. Литфонд — сплошной карусель несовершившихся отъездов, отменяемых планов...» Вернулись для сбора вещей в дом на Покровском бульваре. Во время бомбежек Георгий дежурил на крыше, тушил «зажигалки». Как и всегда в таких ситуациях, поняв, что все равно придется выполнять тяжелую и нежеланную работу, он обнаруживал сноровку и дисциплину. Надо — так надо. А вот Марина Ивановна сходила с ума, как это ее ребенок дежурит на крыше! Она еще больше склонилась в сторону эвакуации, но сын долго не соглашался ехать. Пусть бомбежки, бессонные ночи, лишь бы жить в Москве. Он убеждал мать, что в глубинке они «никому не нужны», что «там будет нечего есть», что не будет работы и средств к существованию. «Мать буквально рвется из Москвы — совсем струхнула... — писал он в дневнике. — Буквально больна из-за опасности, которой я себя подвергаю. И оттого хочет вон отсюда. Я не ожидал от матери такого маразма... У нее — панические настроения: «лучше умереть с голоду, чем под развалинами». Она говорит, что будем работать в колхозе. Идиотство!»
В августе 1941-го в эвакуацию ехали на пароходе. «Боюсь, что эта татарская антреприза дорого нам обойдется», — писал Мур, вероятно, предчувствовавший что-то... Запасливая Марина Ивановна собрала с собой большой багаж, который даже не успела распаковать по прибытии в Елабугу. Все время проводила в поисках работы и жилья, ездила в Чистополь. Мур описал в дневнике: «...мать была в горсовете, и работы для неё не предвидится; единственная пока возможность — быть переводчицей с немецкого в НКВД, но мать этого места не хочет». Далее: «Настроение у неё — самоубийственное: «деньги тают, работы нет». Двадцать шестого августа совет эвакуированных наконец разрешил Цветаевой прописаться в Чистополе, оставалось найти комнату. Но, вернувшись в Елабугу, она вдруг передумала уезжать. Тридцатого августа Мур писал: «Мать — как вертушка: совершенно не знает, оставаться ей здесь или переезжать в Чистополь. Она пробует добиться от меня «решающего слова», но я отказываюсь это «решающее слово» произнести... Пусть разбирается сама». Все произошедшее дальше — известно.
