Ему вспомнились выгон за фермой деда и озадаченное лицо тетки, примчавшейся с огромным черным зонтом и пледом. Хватившись племянника в разгар чудовищной грозы, она обшарила весь дом, но нашла своего любимчика не в чулане, а на мокрой траве, по которой он катался, хохоча и встречая каждый новый всполох молнии или раскат грома радостным криком: «Еще, еще!» О том, что первые мгновения бури малыш, дрожавший всем телом, провел под кустом, похлопывая себя ладошками по бокам и приговаривая: «Ну давай же, Уотти! Шевелись!», ни тетушка и никто другой не узнали. И сегодня его слез тоже не увидит никто! Не медля, сэр Вальтер затворил за собой дверь и решительно сунул в скважину ключ.
К двенадцати годам Уотти превратился в выносливого, как пони, задиристого, как петух, и проворного, как дикий кот, подростка. И хотя его изуродованная нога по-прежнему касалась земли лишь кончиками пальцев, он научился орудовать ею так ловко, что мог плавать, ездить верхом и даже карабкаться по горным кручам не хуже других мальчишек, да и шалил не меньше их.
Все царапины и ссадины заживали на нем как на собаке. И даже кишечное кровотечение, случившееся в тринадцать лет, не смогло свести упрямого мальчишку в могилу, равно как и варварские методы, которыми его лечили. Скотт вынес и многочасовые воздушные ванны, во время которых часами лежал на морозе, и голодную диету, состоявшую из протертых овощей, и даже полное молчание, которое ему прописали и которое было особенно мучительным.
Держать язык на привязи Уотти совершенно не умел, постоянно осыпая окружающих то стихами, то рассказами собственного сочинения, в которых его наблюдательность, могучее воображение и истории из проглоченных без разбору книг каждый раз смешивались в новой пропорции. Для начала он снискал этими байками популярность у одноклассников, позже ими же компенсировал в глазах прекрасного пола полную неспособность к танцам.
Не желая ни в чем отставать от сверстников, в положенный срок даже обзавелся подружкой — хорошенькой дочкой лавочника из Келсо. Та устраивала ему тайные свидания в своей комнате, при каждом шорохе за дверью пряча Уотти в шкаф.
Одно было плохо: отцовское ремесло стряпчего решительно не шло бойкому мальчишке на ум. И хотя в пятнадцать он покорно стал учеником в конторе старшего Скотта, а вскоре отправился в Эдинбургский университет изучать право, все знали, что куда больше учебников по правоведению парень дорожит засаленной тетрадкой, в которую записывает собственные вирши, старинные шотландские баллады и песни, а нередко и воспоминания всяких чудны?х стариков, встреченных во время поездок по глубинке, куда его с поручениями отправлял родитель.
...Проверив, надежно ли заперта дверь, сэр Вальтер, спустившись с крыльца, заковылял к экипажу, ждавшему его на сыром мартовском ветру. Завтра слуга отвезет ключи от дома в Совет по опеке над имуществом несостоятельных должников. А спустя несколько недель его дом № 39 по Замковой улице, известный всему Эдинбургу, продадут с молотка. Вот так-то...
Этот дом Скотт купил в конце 1801 года. И до сих пор не забыл, как радостно ахнула Шарлотта, когда он распахнул перед нею двери, открытые тем самым ключом, что теперь оттягивал карман, как резво принялась карабкаться по лестнице старшая дочка Софи. А еще некоторое время спустя в доме зазвучал пронзительный крик долгожданного сына. Каким же всесильным казался себе Вальтер в те далекие счастливейшие дни!
В 1799-м исполнилась его мечта: он получил должность шерифа графства Селкиркшир, позволившую забыть о наскучившей адвокатуре. Жалованье невелико — триста фунтов в год, но и обязанности не слишком обременительны. Свободное же время полностью принадлежало ему. И Вальтер отлично знал, на что его потратит: еще со времен ученичества в отцовской конторе он страстно увлекся собиранием старинных шотландских баллад. Отправляясь в горы по служебной надобности, молодой стряпчий неизменно прихватывал бочонок бренди для будущих «респондентов» и бутыль чернил для себя. Ну а перья для письма всегда можно было выдрать из хвоста свежеподстреленной вороны или цапли. Покончив с делами, он сворачивал на какую-нибудь узкую тропку, ведшую к забытой богом деревеньке или дальнему пастбищу. Ночевал в хлеву, а то и под открытым небом, пил из ручьев, питался сухими лепешками, но не было случая, чтобы он возвратился домой без очередной исписанной тетрадки.
