Образцова была чрезвычайно приятным, легким, зажигательным и обаятельным человеком в общении. Обожала анекдоты, знала их великое множество, но большинство были хулиганскими, поэтому не могу их повторить. У нас был контракт в Ла Скала на десять спектаклей оперы Прокофьева «Игрок» по Достоевскому (она пела Бабуленьку, а я Полину), и два месяца репетиционного периода мы провели бок о бок. Из-за плотного графика репетиций времени для развлечений совсем не оставалось, но Елена Васильевна практически каждый день приглашала нас с Робертом к себе на ужин. «Одна есть ненавижу, — объясняла она свое гостеприимство, — сегодня готовлю ризотто. Отказы не принимаются! Чтобы были!» На энный раз нам с мужем стало неловко:
— Елена Васильевна, что же вы нас все время балуете, готовите то пасту, то ризотто, то мясо жарите...
— Ну ладно, тогда купите креветок или рыбки какой-нибудь.
Она обожала общаться, по-дружески болтать, хохмить, рассказывать истории. Нам снимали апартаменты, которые находились рядом с Ла Скала. И каждый день «нашей почетной дорожкой», как говорила Елена Васильевна, мы шли вместе в театр. По пути Образцова заводила нас с Робертом в одну кафешку, где нам готовили только входившие в моду смузи (в России о них еще даже не слышали). Причем делали коктейль по рецепту Елены Васильевны — она смело импровизировала: «Так, сегодня смешаем клубнику, чернику, добавим чуть-чуть бананчика — нужно много витаминов, чтобы быть сильными на репетиции». На завтра — другой рецепт. Иногда мы вчетвером — с мужем Образцовой Альгисом Жюрайтисом — ходили в рестораны и кафе, опять же на выбор Елены Васильевны. Она прекрасно ориентировалась в Милане, поскольку много работала в Ла Скала и знала толк в еде: «Сегодня поведу в одно кафе, его мало кто знает, но там замечательная домашняя итальянская еда. Будем пробовать кролика в вине — узнаете, что это такое!» И мы ни разу не были разочарованы ее выбором.
Отыграв спектакли в Ла Скала, вместе переместились в Голландию, где записывали диск по той же опере «Игрок». Дирижером был Валерий Гергиев. Сбор на студии назначили к девяти утра, в одиннадцать — начало записи. Елена Васильевна, как человек очень дисциплинированный, пришла загодя — аж к восьми. К девяти уже распелась. Никого... Полдесятого — появляются другие солисты, я в том числе. Еще через полчаса начали оркестранты подтягиваться, последним — Гергиев. Образцова была крайне возмущена. Мне даже пришлось ее утешать: «Леночка Васильевна, успокойтесь, пожалуйста, нам же сейчас петь». Но это внутреннее возбуждение пошло делу на пользу — в ней было столько энергии, столько запала актерского! Все успели записать за один день: начали в час дня и закончили в двенадцать ночи — небывалый случай. У бедного исполнителя главной партии уже глаза на лоб лезли от напряжения. Я с восхищением сказала Елене Васильевне:
— Ну, вы сегодня в ударе!
— Еще бы — так меня завели! — и примирительно расхохоталась: — Зато запись хорошая получилась.
Наш «Игрок» считается лучшей записью этой оперы.
Елена Васильевна подарила мне знакомство с выдающейся примой мировой оперы XX века Ренатой Тебальди. Она имела виллу за городом и апартаменты в центре Милана, куда мы и отправились. Семьи у Тебальди никогда не было, она жила одна. К нашему приходу ее помощница приготовила фантастическое ризотто. Это был 1997 год. Семидесятипятилетняя Рената выглядела шикарно, была при полном макияже, с гладко собранными в пучок волосами. На плечи накинуто меховое боа. Она оставалась примадонной до конца жизни, хотя к тому времени уже много лет не выступала. Мне, конечно, очень хотелось взять уроки у великой певицы, но Тебальди редко консультировала певцов. «Меня все раздражает, — говорила она. — Я закончила с оперой и не хочу больше к этому возвращаться. Слушаю только старые записи». Меня спросила: «Вы сопрано? А что исполняете? — И когда я назвала многие партии из ее репертуара, она заметила: — Интересно было бы послушать». На прощание я оставила ей свой диск.
