Я готовилась на факультет журналистики МГУ, на школьных, городских и всесоюзных олимпиадах мои сочинения или эссе всегда получали премии. Мама — филолог, русист — постоянно тренировала мою речь. В детстве я, конечно, сопротивлялась — хотелось играть с подружками во дворе, но мама не отпускала, пока не выучу четверостишие Пушкина, Есенина, Грибоедова или кого-нибудь еще. Как же благодарна маме за то, что была в этом вопросе достаточно строга со мной, потому что когда я стала много работать на телевидении, на радио, поняла: без тренажа, без того развития речи, которого она от меня добивалась, такого результата сегодня не было бы. В старших классах мне часто говорили: «Люба прирожденный журналист» — вот мы с мамой и пошли подавать документы в МГУ. На Моховую, где в старом здании МГУ находится журфак, шли по Поварской улице. И вдруг мама около Гнесинки говорит:
— Дочка, смотри, идет второй тур на вокальное отделение. Давай попробуем?
— Мама, ты что?! — удивилась я. — Второй тур уже, а у нас и нот с собой нет!..
Я ведь, можно сказать, даже музыкальную школу не окончила. Поскольку отец был военным и его часто переводили на другое место службы, мне в год приходилось менять по три-четыре школы. Поначалу в каждом месте, куда бы ни переезжали, меня записывали в музыкальную школу, но потом мама сказала: «Знаешь, чтобы у тебя каждый раз не было стресса от новой школы, будем приглашать педагогов по музыке и вокалу домой». Моим голосом занимались в рамках программы: я пела детские песни Моцарта и Чайковского, старинные русские романсы. Дома устраивали семейные вечера для соседей и друзей, мама садилась за рояль — она хорошо играла, пела красивым низким голосом, у нее было контральто, — а потом аккомпанировала мне. В общем, музыкально я была очень грамотной девочкой.
Но все-таки определяющую роль сыграла материнская интуиция — мама меня буквально втолкнула в зал Гнесинки, где проходил второй тур. Сидит серьезная комиссия, экзаменаторы спрашивают:
— Девочка, что у тебя?
Говорю:
— Не знаю, мама сказала, чтобы меня прослушали. Если скажете нет, я не буду настаивать...
Они:
— Подойди поближе. А что ты можешь спеть? Ноты есть?
— Нот нет.
— А что знаешь? Народную песню какую-нибудь?
— Да. «То не ветер ветку клонит».
Опытный концертмейстер тут же подобрал тональность на рояле, и я в своей коротенькой модной юбочке исполнила эту грустную песню.
— Хорошо, — говорят, — приходи на третий тур.
То есть меня, не проходившую ни отборочный, ни первый туры, без всяких условий пропустили на третий!
Прихожу в приемную комиссию, секретарь спрашивает:
— Сколько тебе лет?
Отвечаю:
— Шестнадцать.
Дело в том, что в школу я пошла в шесть лет — это было в Германии, где отец тогда служил. И тут мне сообщают:
— На вокальное берут с восемнадцати, но мы тебя запишем на отделение актеров музыкального театра, где будет тот же вокал, но еще и серьезное обучение актерскому мастерству, танцу и сценической речи.
Как же Господь меня вел тогда — сегодня еще раз в этом убеждаюсь. Имея чисто вокальное образование, я была бы недостаточно свободной на сцене — от этого страдают многие вокалисты, а я получила полный комплекс актерского мастерства.
На втором курсе мы уже ставили драматические отрывки. Я, например, играла Жанну д’Арк, участвовала в водевилях, на третьем — готовила огромную сцену из оперетты «Роз-Мари». Наш художественный руководитель Юрий Александрович Петров, который в то время был главным режиссером Театра оперетты, говорил: «Мы тебя берем — с четвертого курса будешь работать». И снова моя судьба меняет русло. Экзамен по вокалу принимала завкафедрой сольного пения Гнесинского института Наталья Дмитриевна Шпиллер — бывшая солистка Большого, известная певица. Я спела.
— Люба Казарновская, — просит, — после окончания экзамена подойдете ко мне.
В ожидании разноса подхожу весьма робко, но Наталья Дмитриевна говорит:
— Деточка, а что вы тут делаете? Даю вам личную рекомендацию в консерваторию. Поступайте.
