Мы дружили, он был большим оригиналом и чудаком. Когда приходили торговцы, просил меня присутствовать. Ему предлагают, например, пятьдесят тысяч франков за картину, а я, как вышибала, рявкаю на визитеров и выгоняю. Шаршун испытывал в такие минуты ни с чем не сравнимое наслаждение. Такая вот была игра... Понимаю его: раньше приходилось умолять, чтобы купили хоть одну работу, а теперь — мне ваши деньги не нужны!
Да и что ему было делать с деньгами? Сергей Иванович слыл аскетом, бывая у меня в гостях, всегда возвращался пешком, такси, чтобы не тратиться, не брал. На что действительно не жалел средств — на помощь другим. Воспоминания графа Ивана Шувалова, тоже участника «Медонских вечеров», и две книги поэта Анатолия Величковского вышли благодаря его поддержке. Предлагал мне деньги и на издание Одоевцевой, но я отказался. Одоевцева — моя! Считал долгом издать ее сборники на собственные средства: там есть стихи, посвященные мне.
Горжусь, что прикоснулся к великой русской культуре и оказался для друзей-изгнанников связующим звеном между эпохами. Ничего им не обещал, да и невозможно было что-то обещать: в то время все, что они создавали, было не очень востребованным. Я верил, что когда-нибудь Россия заинтересуется их творческим наследием, и рад, что не ошибся. Для Шаршуна я стал душеприказчиком и проводил его в последний путь. На православном кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, согласно его завещанию, поставил дубовый старообрядческий крест.
