Например свой первый отрывок, роль Юлия Цезаря, репетировал с Георгием Тараторкиным у него дома. Георгий Георгиевич накормил голодного студента, а потом сам вызвался помочь, я и мечтать об этом не мог! Был в таком восторге, что не понимал половины его слов, в голове стучало: «Это же тот самый Раскольников, попроси автограф!»
После репетиции рассказал Ане, посмеялись... Когда отошел от шока, все замечания Тараторкина вспомнил и усвоил, в результате получился хороший отрывок. К Ване Колесникову мы ездили на дачу в Тарусу, и дядя Сережа — его отец — пел с нами песни под гитару. Для простого парня из Балашихи это был совсем другой мир!
Наш великий педагог Виктор Коршунов твердил: «Не ждите быстрого прорыва, актерство — забег на длинную дистанцию». Меня с первого курса звали в массовку и эпизоды на малоинтересные проекты — отказывался. Мастер у нас был жесткий, если что не так — сразу отчислял. Особенно девушек было жалко — и слезы лились рекой, и скорую некоторым вызывали. Но Виктор Иванович оставался непреклонен: «Потом поймете, что я вас спас, — невостребованному актеру еще хуже!»
Нашей компании эти репрессии не коснулись — я даже получал президентскую стипендию. До сих пор помню тексты всех ролей — не только своих, но и партнеров. Иногда подсказывал реплики товарищам и слышал в ответ сквозь зубы: «Не мешай, я паузу держу!» Правда, был и у меня момент, когда сомневался в своих способностях, даже думал уйти из училища: долго не получался отрывок из «Леди Макбет Мценского уезда». Но потом справился, и кризис миновал.
Мы были последним курсом Коршунова перед тем, как у Виктора Ивановича случился инсульт. Пришли к нему в больницу. Мастеру запретили вставать, но под койкой я заметил гантели и поразился его силе воли. Со временем Виктор Иванович восстановился и еще долго работал в училище. Когда я снялся в сериале «Две зимы и три лета», звонил и хвалил: «Смотрю, очень нравится твоя работа!»
Будущую жену Лену Степучеву я увидел на поступлении в Щепкинское: красавица с шикарной фигурой читала отрывок из «Тихого Дона». Говорю другу, который в итоге не поступил: «Вон какая девушка — моей будет!» А к Лене подошли две студентки, что меня приметили. Взялись за руки и просят: «Мы вон на того парня поспорили, чей будет. Разбей!» Лена пожала плечами и разбила...
Поначалу она не обращала на меня внимания как на ухажера — встречалась с артистом постарше. Я же втерся в доверие и воспринимался как друг, что для меня было испытанием. Однажды Лена обмолвилась, мол, любит полевые цветы. С тех пор я ездил на вокзал и заказывал их шоферу автобуса аж из Смоленской области — все деньги тратил на это. А Лена лишь замечала: «О, полевых цветов нарвал, здорово!» Я, конечно, не рассказывал, что в Москве их не так просто найти.
Лена из Калининграда, я из Балашихи — обоим дали общежитие. Иногда заглядывал к ней в комнату и видел в прихожей куртку ее парня. Ага, значит, сейчас он с ней! Ругался сквозь зубы и удалялся. Но чувствовал: это мое счастье и надо за него бороться. Стал расспрашивать Лену по-дружески об отношениях и с радостью узнал, что там все не так гладко. Принялся давать «добрые» советы во время их ссор, тайно надеясь, что разрушу союз окончательно. Например такой: «Не звони ему дней семь». Через неделю приходит:
— Спасибо, сработало — не выдержал, сам объявился!
— Отлично! — а самого будто ножом по сердцу полоснули.
Впрочем, чаще мои манипуляции срабатывали как надо — любимая плачет у меня на плече, я в восторге. Наконец не выдержал:
— Лен, неужели не видишь, что я тебя люблю? Дай мне только шанс!
— Хабаров, ты просто друг, забудь.
Около года ее отбивал — и все-таки Лена стала моей. Однако сходились непросто — показывали друг другу характер. Однажды на свою президентскую стипендию собрал сумасшедший стол на Новый год, выпросил у знакомых квартиру на праздничную ночь. А Лена меня бортанула — отказалась в последний момент.
