Каждый вечер в тавернах и борделях близ харлемского порта шла торговля уже не самими луковицами, с октября до марта мирно лежавшими в земле, а бумагами, обещавшими их поставку весной. При этом никто не ведал, доживет ли сам до этой поры. Главное — суметь получить свои деньги здесь и сейчас. Или хотя бы расписку с обязательством их уплатить.
Такой распиской можно было даже рассчитаться за выпивку, и потому каждая новая сделка обильно спрыскивалась. Спустя четверть часа все начиналось заново — ставшие почти мифическими луковицы перепродавались опять, уже по более высокой цене, и оплачивались столь же мифическими расписками.
Все рухнуло с наступлением весны, когда за извлеченные наконец из земли и десятки раз перепроданные луковицы пришла пора платить реальные деньги. Очнувшиеся от дурмана покупатели и продавцы винили друг друга в обмане, а городской совет заседал с утра до ночи, не зная, как их примирить. В итоге все контракты попросту объявили недействительными. Грянула катастрофа. И дело было не только в сбережениях, которые многие участники тюльпановой лихорадки потеряли безвозвратно.
Особенно много пострадавших было среди харлемских меннонитов, с некоторыми Франс был дружен еще с тех пор, как учился живописи у Карела ван Мандера, принадлежавшего к этой религиозной протестантской общине. Уныние и безнадежность поселились в домах старинных приятелей Халса.
Да и в собственной семье художника, еще недавно такой шумной и веселой, что-то будто надломилось. Идиотом уродился младший сын, а заневестившаяся дочка Сара вдруг стала пропадать по вечерам из дому, врала то одно, то другое, пока Лисбет не застала ее на заднем дворе уткнувшейся лицом в свиное корыто — Сару жестоко рвало...
Незамужняя дочь, принесшая в подоле, даже в кальвинистской Голландии была не в диковинку. Но когда спустя год та же история повторилась снова, разразился скандал. Лисбет, уверенная в том, что дочь обрюхатил хозяин мануфактуры, где она работала, заставила Франса подать в суд. Сару допросили с пристрастием, заставив назвать имя соблазнителя.
К ужасу Франса им, по словам дочери, оказался не кто иной, как Абрахам Поттерло, племянник его старого доброго приятеля Исаака Массы, чей свадебный портрет, написанный Халсом, когда-то с таким восторгом превозносил весь Харлем. Между двумя семействами, еще недавно считавшими себя друзьями, началась склока. Но когда Абрахам согласился пойти на мировую, Сара выкинула такой номер, что судьи только руками развели. На вопрос, была ли в связи с Абрахамом, она глупо улыбнулась и брякнула: «Ну, я была со многими».
