В училище приучали к мысли, что будущий артист должен быть образован в самых разных сферах. Нам преподавали историю театра, музыки, изобразительного искусства. Конечно, мы мало что понимали. И когда преподаватель, грассируя, произносила: «Аполлон Бельведерский» — я довязывала очередное пончо. Кстати, со времен училища прилично вяжу.
Учеба подходила к концу, а Большой театр мне не светил совсем, там уже все было расписано. Я слишком вытянулась, что не подходило для балета. Рядом только мама — никакой протекции или наследственности. Из пятидесяти принятых на курс ребят в итоге оставляли семь девочек и пять мальчиков.
К счастью, в то время нам преподавали народные дисциплины — мы танцевали восточные и среднеазиатские танцы, в которых огромное значение играли плавные руки-«змеи». И я, природная блондинка, почти всегда в этих танцах солировала. Это было очень важно: мягкие руки потом могут станцевать все что угодно — чардаш, испанский, русский. Только кисти способны сказать «Я вас люблю!»
И вот сижу однажды в училище на подоконнике в горьких размышлениях о будущем. А ребята-албанцы, приехавшие на стажировку, говорят: «Мира, вот сидишь тут без репертуара, а мы видели «Березку» — девчонки фантастически исполняют русские танцы! Почему не хочешь попробовать?» И мы с мамой отправились в ДК «Серп и молот», где тогда располагался ансамбль.
Было это в середине учебного года, в декабре. Гром в зале стоял невероятный, казалось, внутри не меньше миллиона девушек! Страшно. А как не бояться? Барышни из самодеятельности казались очень бойкими. Я с домашним нежным воспитанием была совсем из другой оперы. В первом ряду сидели те самые девушки из Твери, прекрасные артистки первого состава «Березки». Надеждина стояла на сцене.
Про нее могу петь две тысячи лет. Это книга, великий непознанный объект! Космическая фигура! Надеждина могла быть очень простой, а могла — интеллигентнейшей. Высокая, крупная, ладная, прекрасная какой-то царственной красотой.
— Что умеете, деточка? — спросила.
— Прыжки могу показать, вращения, дроби, — стала перечислять я.
Мне предложили просто пройтись переменным шагом. И я прошла, бросив томный взор на Надеждину. Надежде Сергеевне понравилось. Я и сама теперь очень ценю это в работе — жест, полуоборот со смыслом. Приятные глазу профессионала частности. А мы-то с мамой думали, что показывать себя надо на все двести процентов. Предложили спеть.
— «Калину», — прошу аккомпаниатора. Он начинает играть. — А можете транспонировать? Мне низко...
Зал почти ахнул:
— Какая нахалка!
Еще и мама рядом подсказывает:
— Пять минут пой!
Только вышли в прокат «Разные судьбы». Я села за рояль и, привычно подыгрывая себе, запела: «Как боится седина моя твоего локона...» Детская непосредственность. Надеждина рассмеялась.
Позвала нас с мамой в свой кабинет и сказала, что меня принимают. А мне же еще полгода доучиваться! «Мы все устроим, — пообещала Надежда Сергеевна. — Пусть с утра бежит на класс, а потом ко мне. Экзамены сдаст экстерном. А через месяц поедет с нами в Париж. Не волнуйтесь, мама. В «Березке» ей будет хорошо, как за мужем генералом».
