Только стал понемногу выкарабкиваться, случился рецидив. В моменты, когда в голове чуть прояснялось, тут же начинал мучиться виной перед Александром Васильевичем Свешниковым, руководителем дипломной работы: надо собирать материал, а я валяюсь на больничной койке. Однажды нянечка, напутав, принесла одежду не выписывавшегося соседа по палате, а мою. Воспользовавшись ошибкой, натянул брюки, свитер и на ватных от слабости ногах втайне от персонала уковылял из больницы.
Еще до этих событий мы с Лилей договорились, что будем жить вместе, поэтому сразу, не заезжая в общежитие, отправился на Сивцев Вражек, где она снимала угол. На походе в ЗАГС любимая девушка не настаивала, но воспитанный «старорежимной» бабушкой, я сам предложил пожениться.
Мы были счастливы, очень радовались, когда Лиля забеременела, однако сразу после защиты диплома на мое имя пришла повестка из военкомата. Свешников легко мог меня отмазать, но делать этого не стал. На то у Александра Васильевича были веские причины.
Первый инцидент между нами случился весной 1948 года. В начале февраля вышло постановление ЦК партии «Об опере «Великая дружба» Мурадели», в котором клеймились «формалисты от музыки» Шостакович, Хачатурян, Прокофьев. Документ в обязательном порядке прорабатывался во всех учреждениях культуры, и только что занявший пост ректора Свешников издал приказ о проведении собраний по горячей, государственной важности теме на каждом факультете. На дирижерско-хоровом как бывший декан он председательствовал сам. Судя по всему, «козла отпущения», чье имя должно было фигурировать в протоколе (в каждом коллективе требовалось отыскать своего «формалиста» и воздать ему сполна), назначили загодя. Им оказался профессор Иван Иванович Любимов, которого я очень уважал.
Боже, какую ересь несли те, кто числился в заранее утвержденном списке выступающих! На Ивана Ивановича было больно смотреть. В конце концов я не выдержал и поднял руку. Свешников, видимо, был уверен, что уж от меня-то, его ученика, неожиданностей можно не ждать, — и дал слово. Я вышел на трибуну и стал говорить, какой Любимов замечательный педагог, что он многому нас научил, но был прерван разгневанным рыком ректора: «Ну все, хватит! Иди в зал, садись на место!»
Вскоре случился второй конфликт, когда я, комсорг курса, взял в консерваторской библиотеке партитуру «Всенощной» Рахманинова. Тут же нашелся человек, который настучал об этом Свешникову. Помимо крайне нежелательного для советского студента (а уж тем более — комсомольского вожака!) увлечения церковной литературой наушник вменил мне в вину походы по храмам, где я действительно бывал, но не как верующий, а как пытливый музыкант, интересующийся любыми жанрами в хоровом исполнении. Александр Васильевич вызвал меня в кабинет и не выслушав, отчихвостил по полной программе.
И тем не менее я благодарен Александру Васильевичу за возможность у него учиться, за посвящение в тонкости ремесла работы с хором, а то, что человек, боясь лишиться должности, держал нос по ветру политических веяний, — так все мы слабы...
Интересно, что вершиной творчества Свешникова как хормейстера была и остается блистательная, глубоко духовная и соответствующая всем церковным канонам запись «Всенощной» Рахманинова, сделанная в середине шестидесятых. Той самой «Всенощной», за ознакомление с которой мне от него крепко досталось.
Вернусь, однако, в весну 1950 года. Сопроводив беременную жену к бабушке Клавдии Федоровне в Ленинград, я отправился в воинскую часть, дислоцировавшуюся на территории Польши. Точнее, в военный ансамбль, которым был поставлен руководить. Ребята подобрались способные, старательные, за подготовленные с ними программы главнокомандующий Северной группой войск награждал меня дополнительными отпусками. Так что в Питер я ездил дважды в год — зимой и летом. За время трехлетней службы успел дважды стать отцом — дочки Марины и сына Володи. Демобилизовался в начале осени 1953-го, еще полгода прокомандовав ансамблем в качестве вольнонаемного, а приехав в Москву, занялся подготовкой к экзаменам в аспирантуру.
Жили мы с Лилей и детьми небогато, но мирно и весело. Когда после окончания аспирантуры я по рекомендации Свешникова был направлен художественным руководителем и главным дирижером в молдавскую капеллу «Дойна», семья поехала за мной в Кишинев. Там-то на пятом году пребывания наши с Лилей отношения и дали трещину. Во многом по этой причине я, не раздумывая, в 1963-м принял предложение возглавить кафедру хорового дирижирования в Новосибирской консерватории.
Какими же счастливыми были эти два с половиной года! Студенты откликались на каждую мою идею и готовы были заниматься хоть круглые сутки. Композитор Аскольд Муров написал для нашего хора прекрасную сюиту на темы сибирских народных песен, с которой коллектив, выдержав всесоюзный конкурс, был отобран на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Алжире. Форум в 1965 году не состоялся по политическим причинам, но все равно это был успех, за которым должны были последовать новые — идей и задумок рождалось множество.
И вдруг в том же 1965-м мне предлагают принять руководство коллективом с легендарным прошлым — Ленинградской академической капеллой имени Глинки. Да-да, той самой, в школе при которой я постигал азы музыки.
