Выставка в Академии художеств принесла Федотову известность, но наслаждался ею он недолго. Художник оказался одним из ста двадцати трех человек, имевших отношение к делу петрашевцев: он переписывался со многими из их окружения. Когда в 1849 году начались аресты, Павел всю переписку сжег, и прямых улик против него не обнаружили. Он не стоял, как Михаил Петрашевский, под дулами солдатских ружей и не был приговорен к ссылке, его даже не вызывали на допросы, но на заметку как неблагонадежного взяли — цензура запретила делать с картин Федотова литографии. Спрос на его работы резко упал, продавал он их редко и за бесценок.
Душой бедный живописец отогревался у друзей Ждановичей — с пасынком хозяйки, добрейшей Ольги Петровны, он когда-то служил в Финляндском полку. К тому же в доме было тепло, а покупку дров Павел редко мог себе позволить... В гостиной щебетали дочери Ольги Петровны — смолянки Оля и Надя, обе красавицы. Федотов курил, чуть-чуть ухаживал за барышнями. Он перерисовал все многочисленное семейство, но денег за портреты брать категорически отказывался. «Это мое наслаждение, моя жизнь, а не жертва», — говорил в ответ на очередную попытку хозяйки «поправить его обстоятельства».
Стремительно ухудшающееся зрение — кошмар любого художника, заботы, неудачи, сильные головные боли привели к тому, что Павел все чаще впадал в мрачную меланхолию.
Летом 1852 года, придя в дом Ждановичей на 6-й линии, Федотов вдруг упал на колени перед изумленной Олей, торопливо сделал ей предложение и тут же убежал. Затем, как выяснилось, отправился к другим знакомым, имеющим дочерей, всех барышень тоже позвал под венец. И помчался на Невский проспект заказывать кольца. По пути всем встречным-поперечным рассказывал о предстоящей свадьбе и как счастлив теперь. Ближе к вечеру его видели в аллеях Царского Села. Ночью живописца задержала дозорная команда. Когда наутро друзья и верный Коршунов прибыли в околоток, им сразу стало ясно, что разум художника помрачен. Безумца отвезли в частную лечебницу на Песках. Осенью знакомые выхлопотали перевод Павла Андреевича в больницу Всех скорбящих на Петергофском шоссе.
Коршунову разрешили жить здесь же и заботиться о барине. Иногда больной впадал в полное безумие, иногда воображал себя богачом, пел романс про голубой шарф, называл имена своих призрачных дам, твердил о том, что нужно превратить Васильевский остров в древние Афины — столицу художества и веселья, наполненную мраморными дворцами, садами, храмами и пантеонами. Рассудок его прояснился лишь перед самой смертью. В минуты просветления Павел пытался рисовать. Среди этих работ — сюжеты из «Руслана и Людмилы», набросок, на котором император старается разглядеть через огромную лупу самого художника. Последней живописной работой Федотова стали «Игроки», где центральный герой в таком отчаянии от проигрыша, что партнеры кажутся ему не людьми, а фантомами.
