— Чего вы менжуетесь? Выпьем.
— У нас тут коньячок есть...
— Давайте коньячку!
— Людмила Васильевна, правда?
— Конечно правда!
— Это ведь жизнь, близкая к жизни простой женщины, которую вы сыграли, скажем, в «Маленькой Вере» Василия Пичула. Сразу согласились на роль матери главной героини?
— Обычно, читая сценарии, я не понимаю, нравится мне или нет. Держу дистанцию между собой и окружающим, ничему не даю сильно входить в душу. Никогда не было мечты о конкретной роли, не страдала от того, что кого-то не сыграла. Прочитав сценарий «Маленькой Веры», поняла, что смогу сыграть эту замотанную жизнью тетку, которая не врубается в то, что происходит в ее семье, но не хотелось. Показалось, там слишком много быта. Посоветовала Васе взять кого-нибудь другого. Он стал меня уговаривать, сказал, что никого больше не видит в образе Вериной мамы. У меня даже проб не было. Вся история, рассказанная в фильме, — о юге. Там особые отношения между людьми, которые я как южанка хорошо знаю. И Вася был южанин. Ни до работы, ни во время ему ничего не надо было мне объяснять. Понимали друг друга с полуслова.
— Эта картина стала последней, снятой еще в Советском Союзе, где у вас серьезная роль. Как вы жили, когда в стране наступили перемены?
— До этого Гена снимался, сочинял и публиковал рассказы, писал сценарии, окончил Высшие режиссерские курсы и сделал три картины. Был полон планов. И вот все изменилось. Мужа звали на телевидение лепить какие-то стишки для рекламных роликов, он отказался. Работал директором магазина промтоваров, его ценили. Еще мы с ним преподавали в Институте культуры, в частном университете, студенты Гену обожали. Но то, что Воронина по-настоящему волновало, оказалось мало кому нужным.
Неожиданно муж заболел. Не помню, чтобы раньше он лежал даже с простудой, а тут случился инсульт. Гена остался не у дел и тяжело это переносил. Я старалась поддержать его морально, но утешать Воронина, сильного, самостоятельного по натуре, было трудно. Я купила подержанную дачку, Гене поначалу после Москвы жизнь за городом нравилась, но потом пребывание там — работать в огороде или в доме он уже не мог — стало надоедать. Даже в болезни он оставался мужчиной: не любил, если за ним ухаживали, не позволял, чтобы жалели. Сражался со своим недугом как мог. Был счастлив, когда родился внук Серафим, и нас с Василисой по-прежнему любил сильно и нежно. Но в какой-то момент мне показалось, что он устал — от бездеятельности, от почти беспомощности. Видимо, наступил предел его возможностей.
Не стало Гены, когда нашему Серафиму исполнился год. Но внук его запомнил. После инсульта Гена передвигался с палочкой, и Серафим года в два вдруг тоже стал брать палочку и ходить так по квартире. «Как деда Гена», — объяснял он нам, изумленным. Однажды спросил:
— Дедушка — а где он тут? — и обвел руками комнату.
— Его здесь нет, улетел.
— А ему там хорошо?
— Конечно.
