Однажды, вернувшись после уроков, застала отца одного.
— А где мама?
— Она со своим новым знакомым на катке.
— А ты почему не пошел?
Отец тяжело вздохнул и промолчал.
С тех пор все вечера мы проводили с папой вдвоем. Спустя две или три недели мама объявила:
— Нина, мы с тобой переезжаем в другой дом.
— А папа?
— Он остается здесь.
Мамин избранник, Иван Михайлович Кудрявцев, был большим начальником и жил в отдельной квартире на Арбатской площади. Мы переехали к нему. Наверное, Жан (так мама на французский манер звала нового мужа) был неплохим человеком, потому что искренне пытался наладить со мной контакт: расспрашивал о школе, дарил сладости. Но я отвечала односложно: «да», «нет», «спасибо» и ни разу не подняла на него глаза. Ни разу! Потому и не знаю: молодой он был или старый, высокий или маленький, русый, блондин, брюнет?.. Я очень тосковала по папе и однажды, подобрав на полу маминой комнаты пятак, решила ему позвонить. Но когда добралась до телефонной будки у кинотеатра, оказалось, что не знаю, куда класть монетку. Спросить прохожих постеснялась и вернулась домой, так и не услышав родной голос.
В квартире на Арбатской площади мы прожили несколько месяцев. Мама с Жаном постоянно ссорились. Ему не нравилось, что жена наряжается и красит губы: «Ты должна выглядеть скромно! Никаких шляпок и мехов! Блузка, юбка и платочек — вот в чем тебе следует ходить!» Мама отвечала, что не собирается превращаться в монашку.
Я делала уроки, когда в соседней комнате раздался выстрел. Жан еще не вернулся с работы, и мама в их спальне была одна. Звук выстрела я не могла спутать ни с каким другим, но начала себя уговаривать: «Это подобранный на улице хромоногий голубь перевернул блюдце с водой». Через минуту на ватных ногах подошла к двери и выглянула наружу. Коридор был полон людей. Кто-то взял меня за плечи: «Тише, деточка, тише... Мама заболела, мы вызвали доктора...» — и, не позволяя взглянуть в открытую дверь соседней комнаты, повел на кухню.
Что заставило маму покончить с собой, так и осталось тайной. Предсмертной записки она не оставила. В десять лет я стала сиротой наполовину, а через четыре года потеряла и отца...
Мы жили в двух комнатах коммуналки в Руновском переулке: папа — в одной, я — в другой. После смерти Мурочки, которую безумно любил, папа не мог спать. Чтобы хоть ненадолго забыться, пил. Слышала, как отец звонил Ворошилову, с которым был знаком еще с Гражданской: «Клим, что делать? У меня дочь, мне нужно поставить ее на ноги...»
