— Я тоже из России, это и моя родина! — воскликнула красавица на чистейшем русском языке. До этого они разговаривали по-итальянски. В тот первый вечер знакомства у Бориса мелькнула мысль, что слишком общительная хозяйка не даст ему работать, а ведь на него как раз свалилось множество заказов: итальянцам нравились его проекты.
В воскресенье по утрам Борис наблюдал из окна, как на ярко-зеленом стриженом газоне Ольга в коротком белом платье, чуть прикрывавшем колени, с волосами, перетянутыми белой лентой, с кошачьей грацией играет в теннис. Зрелище настолько эстетичное, что у Иофана перехватывало дух. Потом кто-то из постояльцев шепнул ему, что герцогиня была чемпионкой Франции по теннису всего несколько лет назад — в 1912 году.
— Где вы научились так играть?
— Папа играл, и мама, — делая ударение на последнем слоге, улыбнулась Ольга. — Да вся семья. А вы играете?
Борис захлебнулся кофе и нервно смял в кулаке салфетку. Перед глазами встала тесная квартирка в Одессе, сутулый отец, поправлявший видавший виды мундир швейцара перед тусклым зеркалом, склонившаяся над шитьем седовласая мать; грубые крики извозчиков под окнами, и он, щуплый бледный еврейский мальчик, бредущий с холщовой сумкой через плечо в Одесское художественное училище — ему хотелось стать живописцем, но потом он передумает в пользу архитектуры. Семья Иофан не голодала, но отец берег каждую копейку: иначе как скопить сыновьям на образование? В уважающей себя еврейской семье образование — это главное, и Иофан-отец задирал нос перед соседями — его старший сын Дмитрий уже служил архитектором в Петербурге.
Слово за слово, и красавица хозяйка узнала о своем новом постояльце все или почти все. Внешне он тоже ей импонировал — хорошо сложен, с аккуратно зачесанными волосами и мягким ласковым взглядом. Продолжать образование в Италии Бориса сподвиг брат Дмитрий, он же и помог финансово. И вот теперь у Иофана уже позади учеба в Высшем институте изящных искусств Рима; ему самому до сих пор не верилось, что он стал настоящим архитектором, что здесь, в Италии, которая казалась Борису самой прекрасной и самой совершенной страной на свете, ему удалось многое спроектировать: жилые дома в Риме, лицей в Аквиле, школу в Калабрии, мемориальные сооружения на римском кладбище, больницу в Перудже, электростанцию в Тиволи. Искусство итальянских зодчих восхищало и вдохновляло его, и разве не чудо, что он сделался одним из них? Разговор коснулся живописи и архитектуры, и выяснилось, что Ольга великолепно разбирается в европейском искусстве; впрочем, полотна мастеров Возрождения, висевшие в ее доме, уже подсказали Борису, что у нее великолепный вкус.
Герцогиня сама вызвалась показать жильцу «непревзойденные», по ее словам, барочные ансамбли в окрестностях Рима и в Тоскане. Оба были молоды, обоим едва за тридцать, и эти незабываемые совместные поездки по самым красивым местам Италии непозволительно сблизили их. Кто может упрекнуть Бориса в том, что ему не удалось удержать на привязи свои чувства и он по-мальчишески влюбился в Ольгу Сассо-Руффо? Как может молодой человек сосредоточиться на чертежах, если в доме то и дело звучит низкий выразительный голос Ольги, а за окном среди левкоев и олеандров мелькает ее гибкий силуэт — девушка то играет в теннис, то читает в беседке, и из его окна виден краешек ее платья и шляпы, то носится с детьми по саду.