Нет, она не грешит, не просит о смерти, даже когда задыхается от кашля, а потом видит кровь на платке. Но порой задается вопросом — для чего длится такая жизнь?
Больше всего Катя боится, что ее Гимура перестанет сочинять. Музыка — его жизнь, без нее он погибнет. Если та женщина будит в нем музыку, значит, так нужно, и она, Катя, примет это и объяснит детям. Их отец наконец признан, его гений покорил мир. Стравинский, Стравинский, Стравинский — все вокруг старательно выговаривают сложную фамилию ее мужа. С тех пор, как они в Париже, он работает невероятно активно, премьеры сменяют одна другую, публика рукоплещет «Жар-Птице» и «Петрушке», Дягилев и Нижинский совершенно счастливы, Дебюсси и Равель расточают похвалы… Катя хватается за платок, подносит его к губам, захлебываясь внезапным кашлем.
— Что? Катя, что? — Игорь бросается к ней.
Нет, ложная тревога, платок чист. Игорь закрывает глаза. Всякий раз, когда это происходит, его сердце пропускает удар. Одна только мысль о том, что с Катей может случиться самое худшее, повергает его в панический ужас. Кто еще будет любить его так? Кто будет терпеть, переписывать ноты, заботиться, принимать таким, какой есть, с его отвратительным характером? Он знает ее всю жизнь, он не умеет жить без нее, она была всегда!
Его жена, его кузина. Игорь Стравинский и Екатерина Носенко знали друг друга с раннего детства и очень дружили. Только с ней он делился тем, что узнавал и придумывал, первыми поисками гармонии и сочинениями. Это странно, но родители совершенно не желали для него стези композитора. Даже отец, Федор Игнатьевич, первый бас «Мариинки», признававший у сына и совершенный слух, и явные способности, мечтал, что тот станет юристом. Что ж, Игорь подчинился и поступил в Санкт-Петербургский университет. Если бы не Римский-Корсаков, ближайший друг отца, если бы не его заступничество и наставничество… Только благодаря ему Игорь смог оставить постылую юриспруденцию и всецело сосредоточиться на музыке.
А Катя все время была рядом — тихая, любящая, верящая. И когда именно их детская дружба переросла в глубокое чувство — ни один не смог бы ответить. Она не любила имя «Игорь» — оно казалось таким чужим, гордым, официальным. Для нее Стравинский всегда был «Гимой», «Гимочкой», «Гимурой» — и это детское нежное имя в ее устах годы спустя наполняло его ощущением покоя и уюта. Им нельзя было жениться: церковь запрещала браки между двоюродными. Но Игорь тогда проявил недюжинное упорство и настойчивость. И не только убедил семью в серьезности их с Катей чувств, но и отыскал священника, который согласился обвенчать их в сельской церквушке. Те клятвы казались незыблемыми, а жизнь обещала только радость… если бы не болезнь Кати — медленно съедавшая ее чахотка. Проклятые туберкулезные санатории быстро стали необходимостью, даря одновременно надежду на облегчение, страх и глубокую грусть расставания.
Годы сделали их одним целым. Страсть давно ушла, вытесненная нежностью, сочувствием и усталостью Игоря — и грустью, благодарностью и виной Кати. Оба они искренне считали, что это и была любовь. Не юная и безоглядная, а зрелая и жертвенная. Обреченная выражать себя в бесконечных письмах: из санаториев от Кати или с гастролей от Игоря. И увенчанная рождением четверых детей — Федора, Людмилы, Святослава, Милены.
