А Николай Еремеевич как был чудаком, так чудаком и умер. Узнав о смерти императрицы, он вбежал в гостиную, где висел рокотовский портрет Екатерины, и упал к ее ногам в горячке. Через месяц, на сорок восьмом году жизни, Струйский умер.
В 1808 году оставил этот мир и Федор Рокотов. Он так и прожил бобылем. К концу жизни зрение у художника вконец ослабело, слава сошла на нет. Свой особняк на Старой Басманной он продал, обосновавшись в скромном домике на тихой Воронцовской улице, где ютились мелкие торговцы.
В последний год остались для него лишь звуки. Зато улавливал даже мельчайшие шорохи. По ночам доносились до него, словно из-под воды, слова. Тихие, робкие:
— Куда надобно смотреть?
— Куда вам будет угодно.
— Тогда можно ли на вас?..
... — Тогда можно ли на вас?
Юная Екатерина Ивановна Бибикова удивленно подняла голову от палитры:
— Конечно, если вам так лучше.
В устах другого, пожалуй, это прозвучало бы слишком вольно, но не в устах ее «натурщика» поэта Александра Полежаева. Лето 1834 года выдалось ясным, дни стояли чудные. А здесь, в подмосковном Ильинском, в усадьбе Бибиковых — и того прелестнее. Про Полежаева слышала она, что циник, желчен и резок, и сперва опасалась его, да напрасно. А потом и вовсе увлеклась, хотя и не слыла особой легкомысленной. Да и как было не увлечься! Выпускник Московского университета, получивший дворянство, он в одночасье лишился всего. По личному распоряжению императора Николая его отдали в унтер-офицеры — кто-то написал донос, что «непотребная» поэма «Сашка», ходящая у всех по рукам, писана Александром Полежаевым. Из полка он вскоре бежал, его поймали, вернули и лишили дворянства, разжаловали в солдаты. Он год сидел за неповиновение в кандалах в подземном каземате, заболел чахоткой. Потом воевал на Кавказе. Отличился, снова был произведен в офицеры. И писал, писал дивные свои стихи... В 1834 году под Зарайском, где стоял его полк, судьба свела Полежаева с отставным жандармским полковником Иваном Петровичем Бибиковым, отцом шестнадцатилетней Катеньки и поклонником его лиры. Тот, пользуясь старыми связями, выхлопотал страдальцу двухнедельный отпуск, который предложил провести на его даче в Ильинском.
Катенька постаралась отыскать утерянную нить разговора:
— Так что же, они больше так и не видались? А что же ваша бабушка Александра Петровна?
— Бабушка здравствует до сих пор, крепкая старушка. Ей уже за восемьдесят. Чуть не сорок лет вдовеет. К крестьянам своим милостива, хоть и строга. Бракам детей своих по любви никогда не препятствовала. Крепостных тоже силком не женила. А видеться... нет, больше они не виделись. Разве что... побывала в один из приездов в Москву в Новоспасском монастыре у его могилы. Я был тогда мал, помню, долго мы ее ждали с кучером, замерзли даже. Семейным состоянием правит мудро, крепкой рукой. Пятерых сыновей вырастила и трех дочерей. Один вот, мой отец Леонтий, уже умер...
— Простите, — тема была щекотливая. Катеньке хотелось, чтобы гость хоть на время отдохнул от своей нелегкой жизни и грустных мыслей.
— Ничего, — он смотрел на нее прямо, спокойно.
Катенька училась писать акварелью, и мысль о портрете Александра сразу же посетила ее прелестную головку. Красивым тот не был, ростом не вышел, черты лица неправильные, но вся наружность Полежаева могла в мгновение осветиться, преобразиться — от одного взгляда его чудесных черных глаз. Во время прогулок по окрестностям он рассказывал о Кавказе, о набегах черкесов, о том, как с солдатами перетаскивал через перевалы пушки, а их обстреливали горцы. Рассказывал просто, без хвастовства, а сколько лишений и горя было в недоговоренном!.. Родители ничего не рассказывали Катеньке о госте кроме того, что молодой девице знать дозволено, но слухи до нее доходили...
Полежаев в упор разглядывал Катеньку — благо та сама разрешила, да и предлог хорош. Что за глаза, черные, бархатные... Ах, милое создание, дай бог, чтобы не изведать ей в жизни столько грязи и мерзости, сколько перевидал он. В Ильинском его окружили такой заботой и уютом, что стоило большого труда с головой не сдаться в этот блаженный плен. Знал: это лишь на короткое время, просто летний сон, и эта девушка — тоже из сна, не может быть ничего общего у него с Катенькой Бибиковой, чьи глаза никогда не видели дурного... Вот упомянул об отце — Леонтии Струйском, и она так смутилась. Ясно, что-то слышала, а знала бы всю правду... Нет, он не станет смущать ее безмятежный покой, рассказывая об ужасах своего детства.
