Иосиф Хейфиц, глядя на нас, как-то сказал: «Мне кажется, это настоящая любовь…» Я сама не слышала, мне его слова передали.
Досъемки фильма проходили уже в Ленинграде, в павильонах «Ленфильма». «Ну все, — расстроилась я. — Конец нашему роману». Возвращаюсь домой, и мне все не так: Гусева видеть не могу, тоска навалилась. Помню, ревела тогда постоянно. Вечно глаза на мокром месте. Один наш ассистент в уголочке меня утешал, как заклинание, вбивал в голову: «Тамара, забудь, забудь его! Ты не сможешь с ним… не сможешь…» Он почувствовал, что у меня все серьезно, и пытался меня спасти. Но было уже поздно… Я впервые в жизни влюбилась по-настоящему.
К моему удивлению, наш роман продолжился и в Ленинграде. Только встречались мы уже в гостиничном номере Золотухина.
Когда закончились съемки фильма, свидания стали более редкими. Валера использовал любую возможность, чтобы приехать ко мне. Благодаря Рудику Фурманову у него было много концертов в Питере. Мог неожиданно сорваться и приехать в Ленинград всего на один день. Я оставалась у него, вечером шла провожать на «Красную стрелу» и… вместе с ним уезжала в Москву. В тот же день на «Стреле» возвращалась в Ленинград. Так и жили на два города долгие пять лет…
К нам на «Ленфильм» часто приезжал Владимир Высоцкий. И каждый раз при встрече церемонно передавал приветы от Золотухина. А Валера при встрече рассказывал, смеясь: «Володя спрашивет: «А кому привет-то?» — «Там одна такая красивая, в зеленой юбке». Высоцкий меня по этой юбке и определил.
Она была у меня, можно сказать, парадная, я ее лет пять не снимала…
Мы оба были несвободны. Золотухин женат на Нине Шацкой, у них рос сын Денис, а меня дома ждали муж и маленькая Катя. Но я-то мужа не любила, а что там у Валеры с женой творилось, не спрашивала. Гусев, конечно, знал о моем романе с Золотухиным. Я об этом не докладывала, но было нетрудно догадаться. Гусев терпел, переживал, молча страдал…
Мы с Золотухиным никогда не строили планов на дальнейшую жизнь и не обсуждали жен, мужей... Мы были счастливы, а счастье очень эгоистично. Он даже записал обо мне в дневнике: «Странно, а ведь у нее муж и ребенок… Но я никогда не видел, как она идет в магазин и покупает хлеб, кефир… Такое впечатление, что у нее нет никакого быта…»
Конечно, все у меня было, просто не при нем…
Помню, как я постоянно чего-то ждала: его самого или весточки от него. Валера писал мне на «Ленфильм» очень часто. Иду, бывало, по коридору, а мне вслед кричат: «Тамара, зайди в канцелярию!» Там мне выдавали красивые открытки с марками со всего мира. Из Парижа, Лондона, Будапешта…
Золотухин очень любил эпистолярный жанр и меня к нему приучил. Только уедет куда-нибудь, тут же звонит, а следом письмо пишет. Все были в восхищении. И каждый из нашего окружения торопился мне это восхищение выразить: «Тамар, как он тебя любит! Не успел в номер зайти, тут же к телефону бросается». А что тут такого? Я уже понимала, что он очень ответственный и сердечный человек.
Вначале только за меня переживал, потом за нас с сыном…
Так прошло почти пять лет. Валера уже жил в Москве у друзей, по-моему, они с Ниной к тому времени расстались. Сделав от него семь или восемь абортов, я решила рожать. Очень хотела мальчика. Никакого замужества мне не надо было. Когда я сказала о своей беременности Золотухину, он улыбнулся: «Ну хорошо… пусть будет!»
На «Ленфильме» я отработала до семи месяцев беременности. Вся студия знала, от кого я жду ребенка. Девчонки из мастерской сшили мне из фланели широкий сарафан, я ходила в нем очень гордая и веселая. А главное — счастливая!
Никто мне не докучал расспросами, все и так были уверены, что скоро я уеду в Москву… Когда у меня вырос живот, Золотухин сказал, что нам вроде бы надо пожениться.
