В 1929 году отец отправился в Бразилию — на заработки и делать революцию. Там он устроился в пошивочную мастерскую, которая вскоре закрылась, ушел в подполье, потом выпускал коммунистическую газету. В конце концов его арестовали и выслали из страны. Через два года он вернулся к нам, в Каунас. Как сейчас вижу его возвращение: холодный апрельский день, все в пальто, а он идет по двору загорелый, в светлом летнем костюме и желтых ботинках...
Пока его не было, мы с мамой и старшей сестрой очень бедствовали — зимой согревались, разжигая примус. Мама была подсобницей в швейной мастерской: пришивала пуговицы, обметывала подкладку. Платили за такую работу гроши.
Однажды сестра рассказала мне про зоологический музей, куда учительница водила их класс.
Мне так захотелось туда попасть! Дануте пообещала отвести меня после уроков; дело было в феврале или марте, на улице еще лежал снег. Какая-то женщина остановилась и уставилась на меня широко раскрытыми глазами — в них читались испуг и удивление. Ботинок у меня не было, и я надел на босу ногу галоши. В эту минуту я увидел себя со стороны, ужаснулся и убежал домой, не дождавшись сестры. Возможно, от ощущения полной безнадежности той жизни я и мечтал о сцене. На мне латы, в руке — меч, публика слушает меня затаив дыхание... В те времена артисты были особыми людьми, их узнавали на улицах и потом рассказывали об этом знакомым. Я хотел стать одним из них...
Наша мать была веселой, обаятельной, артистичной, и в конце концов у нее появился другой мужчина.
Когда отец вернулся из Бразилии, она его не приняла. Он нашел себе жилье, мама отвела меня к нему и там оставила. Моя старшая сестра Дануте (мы с ней были очень дружны) осталась у матери. С тех пор с мамой я общался через сестру.
Отец неплохо устроился. Как портной он был известен в Каунасе и работал дома, получая заказы из нескольких мастерских. Через год мы перебрались в престижный район, на улицу Дауканто. Там я пошел в начальную, шестилетнюю школу и начал играть в школьных спектаклях. А вот с женщинами отцу не везло. Одна, другая, третья... Они в его жизни не задерживались. Когда мне исполнилось десять лет, отец развелся с матерью, и мне пришлось выступать свидетелем в суде: рассказывать, что живу с отцом и мать меня не содержит. Через несколько лет он женился во второй раз, и в нашем доме появилась моя мачеха Барбора, очень властная, жесткая женщина, для нее я оставался чужим.
Когда у нее родилась дочка Ирена, я стал совсем не нужен. За обучение в гимназии приходилось много платить, к тому же отец считал, что простые люди должны получать рабочие профессии. Сперва он хотел, чтобы я стал слесарем, но там, где их готовили, был очень большой конкурс, а профессия керамиста популярностью не пользовалась. Так я оказался в художественно-ремесленной школе, и это перевернуло всю мою будущую жизнь.
Вместе со мной учились Вацловас Бледис и Йонас Алякна, большие поклонники театра. Они организовали драматический кружок, позвали в него меня и еще нескольких наших ребят. Потом мы попытались поступить в театральную студию, работавшую при Дворце труда...
Бледиса и Алякну приняли, а меня нет. Чуть позже эту студию возглавил замечательный театральный режиссер Юозас Мильтинис, человек, определивший всю мою жизнь.
Мильтинису вскоре после того, как в Литву вошли советские войска, дали театр в Паневежисе. Я продолжал учиться в ремесленном училище, а когда в мае 1941 года Паневежский театр приехал на гастроли в Каунас, пошел показываться Мильтинису, и он меня взял.
Я уехал в Паневежис, толком не попрощавшись со школой керамики, не наложив глазурь на уже обожженный кофейный сервиз — моя дипломная работа так и осталась неоконченной.
— А с отцом вы в то время общались?
