Потом, опомнившись, перетряхнула свою элегантную сумочку от «Hermes», набитую разной дамской чепухой, и, отыскав наконец крошечный мобильный телефончик, стала нервно набирать номер. Один раз, второй, третий… Руки у нее слегка дрожали, и она никак не могла попасть длинным наманикюренным ногтем на нужные цифры. Наконец ей ответили, и ответ был ужасен: беременная жена старшего сына Марка, Стефани, впервые позволила себе грубо накричать на свекровь, требуя объяснений — ее муж несколько часов назад вернулся от отца совершенно убитый и, ничего не сказав сходящей с ума от волнения Стефани, как был — в костюме и ботинках — улегся на кровать, повернулся лицом к стене и так лежит до сих пор, не отвечая на вопросы. Стеф множество раз звонила Рут, но та не отвечала. Миссис Мэдофф потребовала позвать сына, но Стеф кричала, чтобы ей сначала объяснили, в чем дело.
Рут швырнула трубку. Мобильный телефон младшего сына был отключен, поэтому госпоже Мэдофф приходилось только догадываться, что творится сейчас в квартире Эндрю.
Значит, Марк не посмел выдавить из себя шокирующую правду жене, скорее всего не сделал этого и Эндрю, хотя кто его знает? Все равно о том, что произошло, вот-вот раструбят все газеты…
…Сегодня утром Берни сорвал с рабочих мест своих сыновей Марка и Эндрю, заведующих у него в компании трейдинговыми отделами, и срочно потребовал их к себе. Рут уже знала страшную правду — муж рассказал ей все сегодня ночью после рождественской вечеринки.
Потрясенная женщина еще никак не могла осмыслить случившееся и тем более понять, зачем муж собирается осуществить свой ужасный план. В ответ на ее мольбы не трогать детей Берни грубо рявкнул, чтобы она закрыла рот и не лезла... Рут затихла, почувствовав, что все неспроста и Берни в своем уме.
…Обычно он ей не грубил, был спокойным и покладистым, типично еврейским мужем в хорошем смысле этого слова. Позволял Рут командовать в домашних делах, пару раз в неделю водил ее в рестораны, приглашал сомелье выбрать жене лучшее сухое вино по 15—20 тысяч долларов за бутылку, тогда как сам пил только диетическую колу; давал ей деньги на любые прихоти. Впрочем, какие особенные прихоти могут быть у дамы в 68 лет, у которой все есть? Ей-богу, она уже много лет не знает, что заказать мужу на свой день рождения!
Они привыкли друг к другу, как привыкают к частям собственного тела, и Рут давным-давно смирилась с его пунктиками, теми самыми, над которыми подсмеивались и его сотрудники. Например, Берни не позволял ей сидеть на диванах и креслах ни в одной из их гостиных. Почему? Да потому, что она запачкает или замусолит «настоящую антикварную мебель», а обнаружить пятнышко на пузатых креслах XVIII века было выше его сил. Ну и ладно, Рут давно приспособилась держать во всех таких «запретных» комнатах складные стулья.
Однако за последний месяц Берни изменился до неузнаваемости, таким Рут, пожалуй, не видела мужа никогда в жизни: на нем не было лица, он исхудал и мучился непрекращающейся бессонницей, то и дело раздражался и выходил из себя. Из-за этого впервые за много лет от них ушли одна за другой три кухарки, и за последние три месяца сменились три домработницы: обычно вежливый и мягкий, Берни зычно орал на них и даже усвоил ужасную манеру топать ногами.
«Неприятности на работе», — рычал Берни на все расспросы жены, но она даже представить себе не могла катастрофический размер этих неприятностей.
Их беззаботные мальчики — одному 44 года, другому 42 — ввалились к родителям нагруженные какими-то нарядными коробками и весело переговаривались внизу, в гардеробной, пока раздевались. Вчера они оба, каждый по своим причинам, пропустили корпоративную вечеринку и сейчас подшучивали над тем, кто из девушек их фирмы вчера, по рассказам, пришел в самой смелой мини-юбке. Проходя мимо гостиной, Марк открыл белый кабинетный рояль и наиграл одним пальцем какую-то веселую рождественскую мелодию, которую помнил с детства, со времен обучения из-под палки музыке.
