— Как интересно! Возьми меня с собой!
— Да пошли.
— А что надо сдавать?
— Басню, прозу, стихи.
Какие-то басни и стихи мы знали, потому что учили их по школьной программе. С прозой было сложнее. Узнав, что Оля выбрала отрывок из романа «Война и мир» «Наташа Ростова у окна», я решила взять похожий — «Наташа в гостях у дядюшки».
Сначала мы с Олей пришли к Щукинскому училищу и увидели огромную толпу. Очереди я не люблю и сразу сказала: «Я здесь стоять не буду, пойдем куда-нибудь еще!» Мы пошли в Щепкинское. Там все быстро проходило, заполнил анкету — и вперед. Из нас тут же сформировали десятку, посадили в зале. Олю вызвали первой. Она кое-как прочитала басню и стихи, после чего какой-то педагог в очках сказал: «Ладно, с этим все понятно. Что у вас еще? Наташа Ростова у окна? Давайте Наташу». И тут я открыла томик Льва Толстого и поднесла подруге. Педагог выпучил глаза:
— Как, вы не знаете отрывок наизусть?!
— Нет, — пролепетала Оля.
— А вы, девушка? Тоже не знаете?! Вон отсюда!
— Можно, мы завтра придем?
— Нет, через год!
Из Щепкинского нас выгнали с позором. На следующий день, чуть-чуть подучив «программу», мы потащились в ГИТИС. Там Оля отсеялась, а я осталась и чудесным образом дошла до конкурса к Андрею Александровичу Гончарову. Думаю, я была смешная, этим и подкупила приемную комиссию. Все смеялись, когда я читала басню и стихи. А когда через пень-колоду начинала читать Наташу, вспоминая текст, то слышала: «Ладно, переводим тебя на следующий тур. Только выучи отрывок».
Очнулась я на конкурсе и поняла, что сглупила. Со мной поступали замечательные ребята с необыкновенными программами, песнями под гитару, мне запомнились Антон Табаков и Люба Руденко. А у меня были только школьные стишки и басни и так и не выученная проза. В день конкурса Гончаров летел из Сочи в Москву и очень сильно опоздал. Мы ждали его с девяти утра до четырех часов дня. Из-за того что он опоздал и, видимо, очень устал, Андрей Александрович очень быстро слушал абитуриентов, почти сразу останавливал. Все говорили: «А у меня еще есть то-то и то-то. Послушайте!» Но он не реагировал. Со мной все было наоборот. Я вспомнила все басни, которые знала, все стихи. А Гончаров гнал: «Дальше, пожалуйста, дальше...» И в какой-то момент я остановилась и сказала:
— Все.
— Что значит все? У вас больше ничего нет?
— Нет.
Так я провалилась.
— Гончаров не гневался?
— Нет, но был очень удивлен. Он улыбался, слушая меня и глядя на меня, а теперь выглядел ужасно разочарованным.
В тот день я заявила родителям, что не буду поступать ни в какой медицинский, пойду в театральный.
— А они?
— Сказали, что я сошла с ума, и посоветовали одуматься. У моих родителей была тяжелая жизнь, и для меня они желали лучшей доли и какой-то серьезной профессии. Папа в 12 лет остался сиротой и попал в детский дом. Его отец погиб в 1941-м, а мама умерла вскоре после окончания Великой Отечественной войны. Моя мама совсем девчонкой пережила ужасы нацистской оккупации и чудом осталась жива. Немцы чуть не сожгли в сарае всю ее семью. Один из маминых братьев родился инвалидом, потому что фашисты избили его мать, мою бабушку, на седьмом месяце беременности. Били ее ногами, тазами. А мою маму и другого ее брата они однажды чуть не закололи штыками, когда те спрятались в сене.
— Вы сказали «чуть не сожгли». Как же спаслась ваша семья?
— Немцы, получившие приказ сжечь русских, жили в нашем доме, бабушка их кормила. Им, видимо, нелегко было это сделать. В тот день они страшно напились и повалились спать, а утром в деревню пришли наши. Фашистов отвели за сарай и расстреляли. Народ хотел их растерзать, был готов зубами загрызть...