— Помните свое первое занятие со студентами? Как вы «вошли в клетку»?
— Конечно, помню. Это было на уроке Ставской, на котором я присутствовала в качестве ассистента. Вообще, когда сидишь рядом с опытным педагогом, чувствуешь себя героем. Тебе кажется, что ты мог бы не хуже него что-то сказать и показать. В таком состоянии я пребывала минут пять — десять, и вдруг Людмила Владимировна повернулась и сказала: «Галь, мне надо в бухгалтерию, позанимайся пока с ними». И вышла.
В аудитории сидело человек тридцать. Они посмотрели на меня, и вдруг я на физическом уровне почувствовала, как в студентах проснулось что-то звериное. Как будто они сделали стойку и у них полезли клыки. Я поняла, что либо они сейчас меня съедят, либо я смогу их победить. Мне это удалось, и дальше все пошло как по маслу. Но этот момент животного страха я запомнила на всю жизнь.
— На актерской карьере вы на какое-то время поставили крест?
— Да нет, у меня была пара антрепризных спектаклей. Снималась я немного, от проб часто отказывалась — как в старом анекдоте про актера, заявившего в ответ на приглашение в Голливуд: «У меня елки!» У меня были свои «елки» — занятия со студентами, показы. С репертуарными театрами как-то не складывалось.
Сначала была попытка поработать в театре «Модернъ». Я туда показывалась и понравилась художественному руководителю Светлане Враговой. Попросила ее ввести меня куда-нибудь. Светлана Александровна предложила подготовить роль в спектакле по Леониду Андрееву. Я ее подготовила, на показе у меня даже был партнер. Реквизит небогатый — стол, два стула. На стол я для красоты положила три зеленых яблока.
Тут надо сказать, что в «Модернъ» я поступила перед летним отпуском. За него мне даже заплатили. Осенью мы все вышли на работу, отдохнувшие и веселые. Но когда начались репетиции, я увидела, что Врагова просто уничтожает артистов. Через неделю загорелые и розовощекие люди побледнели и осунулись. Мне бы задуматься, но нет, я готовилась к вводу.
Сцену мы с партнером сыграли очень неплохо. Врагова его отпустила и начала разбор моей роли. Минут десять я, как юная пионерка, слушала ее замечания и вдруг поняла, что это все пурга, она меня уничтожает, как других артистов. Единственное, что не кричит, как на них. Тут я схватила яблоко, с хрустом откусила и стала громко жевать. А иначе, наверное, укусила бы режиссера.
Врагова вытаращила глаза и спросила: «Галя, почему вы жуете?» Я откусила еще раз и ответила: «Простите, Светлана Александровна, очень пить хочется». Дожевав, продолжила: «Я все поняла. Очень вас уважаю, вы прелестная женщина и гениальный режиссер, но я от вас ухожу». Она вскрикнула: «Как?!» И после этого часа два меня мурыжила, болтала на самые разные темы и уговаривала не уходить. Я еле уползла, совершенно измочаленная, но написала заявление об уходе, и Врагова его завизировала.
Как говорил мой однокурсник-режиссер, театр — это армия, и режиссер — ее главнокомандующий. Конечно, все руководители театров в той или иной степени диктаторы. Вопрос в том, что открывает тебе эта диктатура, ради чего стоит ее терпеть.
Потом была история со МХАТом имени Горького. Позвонил знакомый актер: «У нас заболела Лена Глебова, некому играть Вышневскую в «Доходном месте» Островского. Ты не выручишь? Через два дня надо показаться Дорониной». Я согласилась и в пожарном порядке стала учить монолог Вышневской. Это было нелегко. Помню, ехала в метро, повторяла текст и никак не могла его «уложить». Половину как бы проглотила, а вторая не помещалась. Видимо, я была эмоционально и физически перегружена.
