Третий день, четвертый — я каждый раз что-нибудь новое вытворяю: то ползком появляюсь, то раскачиваюсь и из-за кулисы выпрыгиваю на сцену. Владимирову безумно это нравилось. Репетировали мы полгода этот спектакль.
Уходим все в отпуск, собирают труппу, и он говорит: «Мне очень не понравилось все, что мы делали в прологе, какие-то все вялые, неэнергичные. Так что со следующего сезона начнем заново. Единственный, кого я могу похвалить, это Боярский. Он один репетирует от всей души, на сто процентов».
Надо мной даже издеваться начали: «Ну, ты даешь, мы видели, как ты репетируешь, готовишься».
Но я всегда был на хорошем счету. Если кто-то заболел в новогоднюю ночь 31-го, меня спрашивали:
— Боярский может сыграть?
— Может, может.
Я весь день учу роль на 60 страниц, и вечером премьера. Владимиров приходит, смотрит из-за кулис: «Играет...» И роль моя.
В общем, из-за педантичности и работоспособности все получалось неплохо. Я успевал и выучить текст, и сняться на телевидении, только кино сначала отстранял. Мне очень нравилась внутренняя жизнь театра, капустники, ВТО, поход в другие коллективы к коллегам. Если я все же снимался, приходил к Владимирову отпрашиваться, и он писал на сценарии: «В свободное от работы время» — и говорил мне: «Миш, пожалуйста, иди».
А директору фильма, который тоже обязательно приходил к Владимирову поговорить, заявлял: «Боярский занят, вот его расписание, никаких отмен не будет».
Но на картине все равно как-то ухитрялись выстроить график. Самолеты летали каждые полчаса по всей стране, поэтому можно было что-то придумать. Но опоздать на спектакль было невозможно, этого никогда не случалось.
— Вы когда-нибудь играли в драматические моменты своей жизни?
— Да, когда шел спектакль «Люди и страсти», я в антракте позвонил из «пожарки» в больницу, и мама сказала, что отец приказал долго жить... Я куда-то бросился бежать, Равикович — за мной: «Ты что?! Тебе на сцену!» Спектакль я доиграл с трудом. Было очень больно произносить фразу «И после этого вечера Аздак навсегда исчез...» — текст вдруг стал пронзительным.
Когда у отца умерла мама, он тоже был на сцене, но ему не говорили об этом до окончания спектакля. Играл он легко, но ощущал, что на него обращено какое-то особое внимание. И в финале спросил: «Что случилось?» — ему все рассказали.
— А какие-то счастливые моменты, когда вы находитесь на сцене, происходят? Допустим, вы что-то играли, снимались и вдруг узнавали, что родился сын, дочь, внучка, внук.
— Тут я всегда знал, что к чему, неожиданностей не было. Но вот когда играет «Зенит», а у нас с Мигицко спектакль идет, и он из-за кулис мне показывает, какой счет, — это приятно.
— Говорят, дружба между артистами невозможна, они ревнуют, завидуют. Но вы со многими дружили и дружите: Мигицко, Ливанов, Балон, Миронов.
