— Это называется «эврика», о которой говорил Архимед, когда человек в одну минуту, в секунду, в мгновение понимает все, как будто он в темной комнате что-то ищет, и вдруг — раз! — и кто-то ему включает свет, и он видит, как там мебель стоит.
— Как ваш отец работал? И насколько при своей занятости он включался в вашу жизнь?
— У папы было две стороны. С одной, он действительно был классическим ученым, который очень много размышлял. Он очень любил гулять пешком, и это у меня тоже от него, ходьба для меня — средство от всех проблем. Ты долго идешь в достаточно быстром темпе, и это удивительным образом упорядочивает сознание, я этим всегда пользуюсь. Это был папин способ думать. Сколько я помню, он ходил часами, руки заложены назад, и размышлял.
А когда он сидел у себя в кабинете, мы с сестрой не должны были туда заходить, поэтому под дверь подсовывали записочки: «Папа, выходи, мы хотим играть».
И была другая сторона — папа очень живой, с невероятным чувством юмора. Он хохотал, как никто. С внуками он был на одной волне, когда им было пять, шесть, семь лет. И обожал играть! Все мое детство мы играли в разные игры. Папа очень любил настольные игры, и все, что только появлялось, обязательно было у нас. Папа часто ездил за границу и привозил оттуда не вещи, чтобы продать или надеть на себя, а игры. Я в детстве играла в скрэбл с папой, это была наша любимая игра. Папа вообще очень любил жизнь.
— А у вас нет идеи написать об отце? Вы говорили, жалеете, что не успели пригласить его в «Белую студию». Но, мне кажется, этот диалог, даже когда человека нет, может состояться. В его книгах, в интервью, в видеозаписях есть ответы на многие вопросы. Мне кажется, такая полувиртуальная история могла бы состояться.
— У меня была ровно такая же мысль. Когда папы не стало, я думала на эту тему, хотела записать вещи, которым он учил. Но быстро поняла, что, когда я специально пытаюсь сформулировать что-то, папа ускользает, получаются неживые мемориальные записки. Как говорил Пастернак: «Не надо заводить архива, над рукописями трястись». Все большое и важное оседает в нас, мы сами являемся этим архивом, я сама и есть книга, посвященная папе. Все, что я делаю, как живу, как размышляю, какой выбор совершаю — в этом во всем папы гораздо больше, чем в попытках запечатлеть его на бумаге.
