Накануне войны вышел знаменитый фильм «Моя любовь». В одночасье Смирнова стала популярной не меньше, чем Орлова! Ее узнавали на улице, просили автографы, ее портретами была увешана вся Москва.
Кстати, именно на съемках «Моей любви» у Смирновой случился роман с композитором Исааком Дунаевским.
«Представьте себе меня, начинающую актрису, которая только что окончила театральную школу, это было так страшно, первая съемка и первая роль, и вдруг мне сказали, что Исаак Дунаевский, который пишет музыку к этому фильму, хочет встретиться со мной, — вспоминала Лидия Смирнова. — Как, Дунаевский, тот самый? Песни, которого звучали по всей стране? Вы знаете, мы, молодежь, очень любили эти песни. По-моему, не было человека, который бы не знал Дунаевского и его музыку, он был просто легендой. И вот с этим человеком-легендой я должна встретиться. Представляете, открывается дверь, входит человек небольшого роста... Я-то думала, войдет какой-нибудь такой мужчина крупный, судя по его музыке. Он подошел к инструменту и сыграл песню, которую я должна исполнять в картине. «Ну, как?» — спросил он меня, девчонку, только-только начинающую свой путь в искусстве. Я говорю: «Вы знаете, мне что-то не очень нравится». — «А что? Почему? А что бы вы хотели?» — «Ну, я бы хотела, чтобы песня была — чтобы тело и душа были молоды». Он улыбнулся и сказал: «Ну, конечно, можно и такую песню, но мне нравится эта».
С этого дня он очень много и серьезно со мной работал, был очень требовательным, даже суровым. Он всегда находился на съемке, и его интересовало все, что касалось создания фильма. А когда кончилась картина, он подарил мне ноты моей песни с надписью: «Я ничего вам не дарю, я даю то, что принадлежит вам».
Исаак Дунаевский писал письма Лиде каждый день и присылал телеграммы. «В письмах было столько замечательного, столько умного, талантливого, интеллигентного, — вспоминала Лидия Николаевна. — Он очень многому меня научил, я как бы его письмами самообразовывалась. Другой раз он пишет, например, о Флобере, а я ничего не знаю. Я тогда еще мало что знала. Я бежала в библиотеку, перелистывала Флобера и могла уже ответить что-то. Или он писал о художнике Моне. Я даже не знала, что есть Моне. Я столько была вынуждена прочесть, узнать, чтобы ответить».
«Ли, моя любовь, мое счастье, мое все, — писал ей Дунаевский. — Я безумно счастлив, получая твои телеграммы. Но умоляю тебя снова, не посылай длинных и дорогостоящих, ведь это ужасно, ты окажешься на мели... Ты должна знать все, все мое, что рождается во мне, что живет, дышит, хорошее это или плохое. И я только хочу призвать тебя делать то же самое. В человеке, все-таки, всегда, как он ни откровенен, остается уголочек души, который он никому не раскрывает, а я вот смело хочу, чтобы и этот уголочек у нас был раскрыт друг для друга. Может, это утопия, фантазерство, но я этого хочу и буду к этому стремиться». «Когда Исаак Осипович приезжал в Москву, он всегда останавливался в гостинице «Москва», — рассказывала актриса. — У него был трехкомнатный номер большой, рояль, конечно, и когда я приходила, то у меня был такой знак условный, открывалась дверь, распахивалась, Исаак Осипович говорил: «Пришло солнце, солнце пришло». И куда-то бежал из одной комнаты в другую комнату. Это было прекрасно, мне так это все нравилось».
