Помню милицейское оцепление на премьере «Юноны и Авось». Мне надо было отнести какие-то документы, я училась в институте. Рванула к театру, мне сказали:
— Ваши билеты!
Я объясняю:
— Мне только передать бумаги.
В ответ:
— Нельзя!
Решила: тогда поступлю нагло. Говорю:
— Я дочь Захарова.
Меня взяли за шкирку и отправили со словами:
— А у него не дочь, а сын.
Первым спектаклем отца в Театре Ленинского комсомола был шумный, веселый «Автоград-ХХI». Олег Янковский ходил по сцене в какой-то повязке, актеры пели куплеты.
Как Станиславский привел в Художественный театр Чехова и Горького, так отец привлек своего давнего друга и соавтора Григория Горина. Вначале все горинские пьесы показывались отцу и были рассчитаны на эту труппу. Мне есть чем гордиться, роль Екатерины в пьесе «Шут Балакирев» писалась на меня, равно как Меншиков — на Караченцова. А «Поминальная молитва» сочинялась на Леонова.
После «Автограда...» отец поставил знаменитый спектакль «Тиль» по пьесе Горина. Я была еще маленькой, к Тилю Николая Петровича отнеслась прохладно — мне безумно нравился котик, которого он играл в детском спектакле «Золотой ключик», котик Караченцова был просто великолепным. Я потом ему как-то шутя сказала: «Ладно «Тиль», «Юнона...», но как вы играли котика!» Он смеялся и был очень доволен шуткой.
Отец совершил то, что не совершал никто из режиссеров, даже великий Товстоногов. Марк Анатольевич вырастил несколько поколений актеров, что само по себе уникально.
В театре работали Елена Алексеевна Фадеева, сыгравшая мать Ленина, Вера Марковна Орлова, Николай Скоробогатов, пришли Леонов, Броневой и Пельтцер. Потом появились Караченцов, Янковский, Абдулов, Чурикова. Второе поколение «Ленкома», выращенное отцом, это Дима Певцов, Захарова, Степанченко, Маша Миронова, Таня Кравченко, Лазарев. А потом пришло еще одно поколение «Ленкома»: появились Антон Шагин, Сергей Фролов — потрясающе талантливый, он сыграл в «Шуте Балакиреве».
Рафик Гарегинович Экимян привел за собой из Театра Маяковского Евгения Павловича Леонова, они очень дружили. Леонов замечательно оговаривал условия работы с отцом:
— Марк, я приду, готов репетировать что угодно, но ты понимаешь, что если ты ставишь «Гамлета», то Гамлет — это я.
Отец соглашался:
— Да, понимаю.
— И если ты ставишь «Отелло», то это тоже я.
— Да.
— Ну и Дездемона тоже я, — это у Леонова была такая шутка.
В театре висела картина «Ленин на съезде комсомола». Мероприятие в свое время проходило в здании Театра Ленинского комсомола, на картине Ленин произносил речь. С тех пор как отец появился в театре, он пытался избавиться от этого полотна. Во время спектакля они с кем-нибудь из помощников тихо, тайно снимали картину, несли ее в подвал, а навстречу уже бежал Экимян со словами: «Мне уже позвонили, повесьте картину назад». Как об этом узнавали, загадка. Экимян предостерегал: «Марк Анатольевич, вы себе не представляете, сколько людей рассказывает компетентным органам о том, что происходит в театре».
Когда отец перешел в Театр Ленинского комсомола, он звал с собой Андрея Миронова, который вписался бы в любую труппу — и в европейскую, и в английскую. Миронову очень хотелось работать с отцом. Захаров пригласил его репетировать пьесу Ануя «Томас Бекет». Горин взялся ее переписывать, пьеса замечательная, представляю, что бы они с отцом придумали. В это время Плучек, руководивший Театром сатиры, предложил Миронову, мечтавшему о режиссуре, поставить спектакль «Прощай, конферансье!» по пьесе Горина. И Миронов остался в Сатире.
