— Почему Марк Анатольевич к вам так официально обращался, по имени-отчеству?
— Он всегда и ко всем, включая технических работников театра и своих студентов, обращался по имени-отчеству. Изредка мог официально обратиться по имени — ко мне «Анна!» Этим он покорил всех, когда пришел в театр. Только в каких-то приватных разговорах у него могло проскочить «ты», «солнышко» или что-то подобное. Но так происходило редко.
Так вот, вечером я вышла в «Юноне и Авось». Понимала, что задача моя сводится к тому, чтобы все сказать и спеть и при этом никуда не упасть, никого не покалечить. Есть потрясающая картинка, которую зритель видит из зала. И есть «обратная сторона Луны» — техническое решение этого спектакля: почти всю сцену занимают «станки» — разной высоты наклонные помосты, покрытые оргстеклом. Они и высокие, и скользские, а еще между ними есть узкие проходы. И надо вовремя тут наклониться, там не зацепиться, а здесь не столкнуться с другими артистами. Вот это все надо было освоить... Потом я играла Кончитту много лет — и с Николаем Петровичем Караченцовым, и тогда, когда графом Резановым стал Дмитрий Певцов.
— Как вам работалось с Караченцовым?
— Он всегда — это был ритуал — после каждого спектакля во время поклонов обнимал меня и говорил: «Спасибо!» Однажды это слово прозвучало по-особому, и я поняла, что Николай Петрович меня, мою Кончитту принял. Играть с Караченцовым было большое счастье и наслаждение. Он был актер безумной, колоссальной энергии, существовал на сцене на пределе, с тотальной отдачей. И в рок-опере «Юнона и Авось» был недосягаем! Очень мало артистов, которые могут так убедительно существовать именно в таком жанре...
Что касается человеческих качеств, то, с одной стороны, Николай Петрович был невероятно демократичным, как бы «своим парнем». Я видела, как много к нему подходит людей, которые хотят поздороваться, сфотографироваться, поговорить со своим кумиром. Но при такой открытости, улыбчивости, «доступности» Караченцов совершенно не позволял панибратства. В его общении с незнакомыми или малознакомыми людьми очень жестко чувствовалась грань, которую он твердо соблюдал и которая сдерживала малейшее проявление хамства или неуважительного отношения. Эту границу он четко «охранял».
