Кирилл отвечал:
— Я набирал их не для того, чтобы выгонять.
И это был, пожалуй, первый прецедент за всю историю Школы-студии МХАТ, когда не отчислили никого, ни одного человека после первого курса. Уходили сами. Взяв за каждого из нас ответственность, Серебренников нес ее до конца.
В конце третьего курса Кирилл Семенович подарил мне открытку «Гнилой пятке» — это была такая нарисованная гнилая стопа с мухами. На ней было написано: «Никита, если так и дальше все будет продолжаться, тебя ждет ужасный финал». Но что я должен был делать? В профессии проблески моего понимания проходили какими-то вспышками. Я мог сделать такое, на что скажут: «Вау, как круто!», но как повторить — не знал.
Тем летом Петр Буслов проводил пробы в один из своих проектов. Там я сдружился с Сашкой Палем. Оба из простых семей, обоих воспитывали мамы. Я пробовался на роль начинающего режиссера, Сашка — на роль его друга. Полурослик и каланча — комичная парочка. Мы разыграли какую-то сцену. Буслов смотрел, а потом в какой-то момент подскочил ко мне: «Тише, тише! Успокойся!» Мне будто отсоединившиеся провода подключили, подумал: «Я могу управлять вашим вниманием? Могу такое? Ничего себе!» Наконец начал себя осознавать.
К началу четвертого курса пришел с печальным багажом. У кого-то спектакль за спектаклем, кто-то успел сыграть главную роль. Про Кукушкина же вообще ничего непонятно: что это за актер, какого такого нового типа? Помочь тут могло только чудо, и Серебренников предпринял последнюю попытку. Он коснулся моего лба и прошептал что-то непонятное, типа заклинания — вдруг сработает. В этот год у меня случились три спектакля, после которых обо мне заговорили. Но Серебренников на всякий случай вводил в них актеров для подстраховки. Я же Кукушкин, непредсказуемый. Это выходило мне боком.
Французский режиссер Давид Бобе специально прилетел в Москву, чтобы вместе с актерами «Седьмой студии» поставить спектакль «Феи». Я должен был быть в их числе. «В этом спектакле ты играть не будешь!» — сказали мне, когда я появился на переносе декораций с сорокаминутным опозданием. Год спустя Бобе снова приехал в столицу — с «Метаморфозами». Это был еще один шанс, который едва не стоил мне головы.
В «Метаморфозах», истории про сотворение мира и его погибели, мне досталась роль Полутвари — персонажа предыдущей эпохи, который выжил и проклял богов. По сценарию я появляюсь на сцене, до этого пробегая под зрительскими креслами, по которым бью палкой, — все в полной темноте. Я должен был отыграть на промежуточном показе, но за день до этого не репетировал и не знал, как там дела под сиденьями. И вот я бегу, колочу что есть мочи палкой и... сильно ударяюсь обо что-то лбом. Дотрагиваюсь рукой — хлещет кровь и кусок кожи болтается. Но мне надо на сцену, у меня там монолог. Я делаю резкое движение назад и... натыкаюсь на штырь. Он вспарывает мне голову. Кое-как выбираюсь, протискиваюсь сквозь ржавые машины и мусор — такая у нас декорация была. Залезаю на решетку и начинаю читать монолог — на высоте пяти метров над сценой. Монолог такой тихий, что слышно, как капает кровь. Первым это заметил помощник режиссера Илья Шагалов. Он подбежал к нашему драматургу Валерию Печейкину.
