На второй год я поступил в «Славянку» — Международный славянский институт на «Алексеевской». За обучение там нужно было платить. Я пришел на первую встречу после отборочных экзаменов, и мне опять показалось, что это что-то не то.
«Может, стоит еще что-нибудь попробовать? Может, на философа в МГУ или на менеджера, или в маркетинг?» — осторожно интересовалась мама. Она никогда не давила на меня, лишь наблюдала и ждала.
На третий год моих попыток поступить в театральный Кирилл Серебренников набирал свой курс во МХАТе. Это был, наверное, первый раз, когда я на все плюнул и сделал по-своему. «Никита, читай, что тебя трогает, что тебя волнует, нравится, задевает как-то», — посоветовала Лена Казаринова, к которой ходил готовиться.
На вступительных я всегда пел «Черного ворона», а тут подумал: «На хрена мне «Черный ворон», если нравится Radiohead?» Пел любимое. Читал Довлатова. Начиналось так: «Я писатель, ... типа Чехова. Чехов был абсолютно прав...» Потом в ход шла Барто:
«В школу,
На улицу Чехова,
К детям
Туристка приехала.
Седая, в оранжевой блузке,
Ни слова не знала по-русски,
Но всем пожелала успехов,
Спросила: — А кто это Чехов?»
Не тарабанил, выступил достойно. И Кирилл Семенович оценил, особенно Radiohead.
— Только в следующий раз принеси что-нибудь не кавээновское, — сказал он.
Другие педагоги, которые тоже присутствовали на прослушивании, переглянулись:
— Ты что, кого он будет играть?
У меня тогда еще волосы были ниже плеч.
— А это актер нового типа, — ответил им Серебренников.
Как и моей маме, ему пришлось верить в меня и ждать.
За четыре года у Серебренникова мы с однокурсниками прошли путь от полного нуля до возможности самим написать большое музыкальное произведение. В первый же день он заявил: «Запомните, вы не ученики, вы — подмастерья!» Потом был год тишины: мы искали тело — занимались пластикой и почти не разговаривали. «Пишите в столбик: тело, а через черточку — огонь, вода, полет, камень, смех... Показ через две недели», — говорил мастер. Вариаций, что такое тело, было порядка тридцати. Каждый должен был выразить свое значение. На показе мы несли всякую белиберду. Кто-то взял в руки красную тряпочку, получилось тело/огонь. Я взял клип Radiohead «Just», наложил на него песню Тома Йорка Time is Running out и подумал, что это проканает — тело/время. Серебренников офигел. Он предполагал, что мы хоть немного актеры, а оказалось...
Все были в панике: «Чего от нас хотят? Мы ничего не понимаем!» Кирилл Семенович добивался простого: чтобы мы без слов могли выражать те или иные смыслы. Чтобы тело транслировало суть, было живым, чтобы мы нашли себя. Годы шли, а себя я найти все никак не мог...
Я дал себе установку: пока учусь — могу сидеть у мамы на шее, дальше должен сам ее содержать. Но шел уже третий курс, а у меня ни одной нормальной роли, ни предложений от режиссеров. Я был не у дел.
— Почему ты его не выгонишь? — спрашивали у Серебренникова.
