Саша уехал в область за иконами, оставив на хозяйстве меня и Тему Троицкого. Тут оба «постояльца», Гребенщиков и Курехин, начали наперебой за мной ухаживать. В этом было какое-то гусарское ухарство: кто кого победит. И я как в омут с головой бросаюсь в роман. «Присуждаю победу» Гребенщикову.
После Бориного концерта устроили вечеринку в Каретном. Пили шампанское, гостей кучу пригласили. Мы с Боречкой случайно очутились в ванной комнате. Вся ванна заполнена цветами. И так же случайно оказались в одуряюще ароматной воде. От этого дурмана голова моя закружилась... А за нами, оказывается, следил Троицкий. Он заметил, что мы там заперлись.
Приезжает Липа, Троицкий ему на нас настучал. И понеслось: «Уходи. Все кончено... И Борю тоже прихвати, чтобы я вас не видел». Мы с Гребенщиковым, как Адам и Ева, были изгнаны Липницким из рая. И начались наши скитания по моим московским друзьям. Я устраивала Боре квартирные концерты, носилась на встречи, вела переговоры.
Помню, как на первом этаже в одном из домов в Хамовниках шел концерт «Аквариума». Народу набилось столько, что сидящие на подоконниках слушатели вываливались из окон. Соседи вызвали ментов. Нас всех повязали, погрузили в автобусы, отвезли в отделение, потом, правда, быстро отпустили. Мы собрали, между прочим, сто восемьдесят рублей! Я все делала для Бори совершенно бескорыстно, никогда у него денег не брала, хотя он и предлагал. Но у него же есть дети, неудобно! Он мне и песни посвящал, хотя специально об этом не говорил: «Эй, Мария, что у тебя в голове...»
Это была совсем другая жизнь, совершенно непохожая на прежнюю. Я не стала проситься обратно в рай, мол: «Липа, прости меня, виновата, больше не буду». И на учебу в институте забила — что мне было делать на курсе без Кнебель? К сожалению, мой любимый педагог умерла. С Хейфецем мы не нашли общего языка. Начинается сессия. Я получаю по истории партии двойку, и меня выгоняют из ГИТИСа. «Пожалуйста, — прошу в деканате, — можно мне перевестись к Анатолию Васильеву на курс младше на заочное?» Мне ответили отказом.
Какое-то время я снимала комнату на Дмитровском шоссе. В общем коридоре висел телефон, номер начинался на «212». Через Сашу Титова я передала его Боре Гребенщикову, с которым не прекращала общаться. Но ему неоткуда было мне позвонить. Ну не пойдет же он на телеграф заказывать разговор с Москвой? А спустя время у Гребенщикова вышел альбом «Дети декабря», где была песня с номером моего телефона: «2-12-85-06»:
Если бы я знал, что такое электричество,
Я сделал бы шаг, вышел бы на улицу,
Зашел бы в телефон, набрал бы твой номер
И услышал бы твой голос, голос, голос...
2-12-85-06. Это твой номер, номер, номер...
Кстати, и родилась я в декабре...
Через несколько месяцев я уехала в Питер с Борей Юханановым, учеником Васильева и Эфроса. Это теперь ему «Электротеатр Станиславский» дали, а тогда он тоже ушел из ГИТИСа в никуда. В ЛДМ начали репетировать спектакль «Хохороны». Как театр мы просуществовали всего три месяца. Денег нам не платили, на что мы жили — не представляю. Крышу над головой давали друзья, все друг друга кормили. Я даже швейную машинку с собой таскала.
В Ленинграде прожила год. Месяца три у Борьки в дворницкой на Софьи Перовской, потом переехала на улицу Росси, где жил один наш актер. Гребенщиков сам предложил остановиться у них с женой. Однажды привел меня к Люде и сказал: «Это Липина подружка, у нас пока поживет». Она не возражала.
Его Люда оформилась в ЖЭКе уборщицей и получила служебную квартиру. Там они обитали с маленьким сыном Глебом. Боря всегда старался для своих женщин, даже бывших, оставаться эдаким гуру. Всем помогал, был очень заботливым.
