— Олег, ты нас всех зовешь с собой. Со мной вот тоже разговаривал. Я тебе и в личной беседе сказала, и сейчас повторю — в свое время ты пригласил меня в «Современник», я десять лет здесь работаю и никуда уходить не собираюсь! Предлагаешь нам влиться в труппу МХАТа и вместе с тобой спасти театр? Ничего не получится! Представь себе ведро помоев, в которое вылили баночку чистой воды, — и что, помои от этого чище стали?
Народ грохнул, а у Ефремова на скулах заходили желваки.
— Т-а-ак, — протянул он после короткой паузы. — Кто еще со мной не пойдет? Давайте голосуйте, а секретарь ваше голосование зафиксирует. Результаты покажу Фурцевой.
В новом сезоне мы остались без художественного руководителя. В первый год его обязанности вместе с директорскими исполнял Лелик Табаков, а потом труппа общим голосованием выбрала Волчек.
Поначалу я часто слышал от коллег: «Странно, что Нинок осталась. Казалось, за Олегом она — хоть к тигру в пасть». Эти люди не очень хорошо знали Дорошину, которая в первую очередь была актрисой, а уж потом — женщиной. Этим, кстати, объясняется и ее абсолютная неприхотливость в наших многочисленных поездках.
В начале семидесятых я сколотил концертную бригаду из Нины, Володи Земляникина, Андрюши Мягкова, Аси Вознесенской, Гарика Леонтьева, которая под эгидой Союзконцерта исколесила всю страну. Едем как-то через Карелию в дальний лесхоз, где в местном клубе должны давать концерт. Вместо дороги — пыль и песок, которые летят в салон через дырявый пол рафика. Наш Авангард нахлобучил капюшон, рот и нос замотал шарфом, смотрит на меня умоляюще:
— Вить, мы когда-нибудь приедем?
Развожу руками:
— Что я могу сделать? Потерпи. Все страдают, — а про себя добавляю: — Кроме Нины.
Она любуется на проплывающие за пыльным окном пейзажи и улыбается каким-то своим мыслям.
Прибываем на место. Клуб деревянный, при входе — три скрипучие ступеньки, а рядом на дереве — умывальник. Спрашиваю у директора:
— Это что, все твои удобства? Нам же умыться надо, переодеться.
— Воды мы полный рукомойник налили — пользуйтесь на здоровье, а за сценой уголок занавеской отгородили.
Вдруг слышу то ли стон, то ли всхлип со стороны умывальника. Оборачиваюсь: Гарик двумя пальцами пытается промыть глаза от пыли.
— Вить, ну как я в таком виде на сцену выйду? У меня даже концертный костюм, хоть и в чехле, пропылился насквозь.
— Это ничего, — успокаивает директор клуба, — у нас во всем поселке электричество отрубили, так что при свечах выступать будете, а в их свете мало что заметно.
Тут Гарик уже застонал в голос. Я похлопал его по плечу:
— Держись. Сейчас Нинок выйдет на сцену, с ходу завладеет залом, а уж потом все пойдет как по маслу.
