

Маме моей она сразу понравилась. Впрочем, ей нравились все мои пассии. Матушка давно мечтала женить единственного сына.
У меня была довольно бурная личная жизнь и даже внебрачные дети. С одним из них — Сергеем Мажаровым — произошла трагедия, которую я тяжело пережил. О его убийстве, по-моему, писали все газеты. Сережа эмигрировал на Запад в начале восьмидесятых вместе с родителями. Обосновался в Париже, получил образование, открыл фирму и занялся информатикой. Сначала бизнес шел не слишком активно, но когда в СССР началась перестройка, Сергей понял экономические проблемы нашей страны и оказался хорошим менеджером. После нескольких крупных сделок стал миллионером, обзавелся шикарной недвижимостью и даже собственным салоном моды. Жил на широкую ногу отдельно от жены — дочери писателя Анатолия Гладилина, родившей ему двоих детей. К моей детворе он относился с нежностью. Незадолго до смерти Сережа стал продюсером фильма «Лимита» Дениса Евстигнеева. Сергея убили двадцать второго ноября 1994 года в его апартаментах в центре Парижа: застрелили из пистолета-автомата через бронированную входную дверь. Французская полиция сочла это делом рук русской мафии. Насколько мне известно, преступление так и не было раскрыто...
До Ань я не стремился к серьезным отношениям, как будто чего-то ждал. И дождался — ни к одной женщине у меня не было таких чувств, как к ней. Она годилась мне в дочери — моложе ровно на двадцать лет, — но мы не ощущали разницы в возрасте. О себе рассказывала мало: приехала из Южного Вьетнама (к посольству этого государства Ань и была приписана для конспирации, тогда не существовало единой страны), жила в деревне в районе партизанских действий. В семнадцать вступила в компартию. Я потом шутил: «У меня жена — коммунистка с семнадцатого года». На самом деле, это было удивительно. Во Вьетнаме в таком юном возрасте в партию принимали крайне редко и только за особые заслуги.
Не исключено, что Ань помогала партизанам и совершила какой-то подвиг. Она об этом умалчивала. Как и о некоторых членах своей семьи. Только однажды, когда мы уже жили вместе и она стала гораздо откровеннее, обмолвилась: «Мой дедушка работал князем». У Ань был довольно забавный русский язык. Она смеялась: «Чем хуже я говорю по-русски, тем лучше ко мне относятся в СССР!» Наибольшую трудность у нее почему-то вызывали русские имена и фамилии. Помню, патронажная сестра спросила у Ань фамилию, имя и отчество нашей дочки. «Это я еще не выучила!» — абсолютно серьезно ответила она. Но я опять забегаю вперед...
Оставаясь со мной наедине, Ань вела себя скромно и очень сдержанно, но мне казалось, что она борется со своими чувствами. Однажды во время очередного свидания на даче чуть не потеряла голову. Не знаю, чем бы закончились поцелуи и объятия, если бы внезапно не прозвучал звонок в дверь. Пришел сосед. Мы разговаривали на крыльце минут пять, не больше, но когда я вернулся, в комнате никого не было. Ань выпрыгнула в окно — очнулась от любовного наваждения и убежала.