Когда начал писать стихи и песни, понадобился диктофон — чтобы не забыть родившиеся в голове строчки, если под рукой не окажется бумаги. И он был мне вскоре подарен, правда бэушный, что счастья не омрачило. А затем пришла страсть, которая, видимо, станет главным делом моей жизни, — кино. Мама, посоветовавшись со знакомым режиссером, купила мне камеру Super VHS — большую, тоже не новую, но для меня просто бесценную. Кстати, у нее была вполне приличного качества картинка в отличие от других, приобретенных позже кассетных камер, совсем уж любительских. Сколько ерунды было на них снято! Комедии, триллеры, разве что не фантастические боевики — надеюсь, это еще впереди. Постановщиком был я, а роли исполняли мои дворовые друзья. Без сценария, все придумывалось на ходу. Сейчас, когда собираемся вместе, кто-нибудь из ребят обязательно вспомнит, как я доставал всех своими творческими идеями: «Бросайте свои дела, хватит пить!
Давайте снимать!» Монтировал поначалу на видаке — было захватывающе, но очень неудобно. А когда впоследствии узнал о существовании монтажных программ, так загорелся, так всех замучил расспросами: где достать, можно ли установить на ваш компьютер и посидеть-помонтировать — что некоторые стали меня сторониться.
Маме я показывал только свои первые сценарии и фильмы. А потом перестал. Не потому что слышал критику — напротив, ей все нравилось. Просто со временем наши фильмы стали довольно хулиганскими, и я не был уверен, что мама поймет такой «киноязык». Кроме того, самодостаточность — наша наследственная черта. Мне, как и маме, по большому счету было все равно, кто и что скажет о фильмах.
Главное — творческий процесс.
Несмотря на страсть к кино, в старших классах я готовил себя в архитекторы. Даже перевелся в школу при МАРХИ. Но окончив ее, не стал подавать документы в архитектурный, понял, что черчение — не мое. И отправился во ВГИК. Поступать на режиссуру не рискнул, не чувствовал себя готовым. Решил пойти в профессию окольным путем — через актерский факультет. Ведь актер — это главный «инструмент» режиссера, и для того, чтобы им владеть, надо понимать, как он устроен. Тем более что это у меня в крови. Взял с мамы слово никому не звонить, не хлопотать, объяснив, что поступить самому — дело принципа. Выучил и отрепетировал перед зеркалом пушкинскую «Сцену из Фауста» и басню Крылова.
Господи, как я волновался на приемных экзаменах!
Перед глазами стояла пелена, голос дрожал и срывался. Мне казалось, со стороны это выглядит отвратительно, и был искренне удивлен, найдя свою фамилию в списке поступивших. Когда принималось решение о зачислении, заведующий кафедрой Алексей Владимирович Баталов обратился к сидевшим за столом коллегам: «Терехов, Терехов... Он имеет отношение к Маргарите Тереховой?» Выходит, мама сдержала слово.
Из ВГИКа ушел со второго курса, несмотря на прекрасные отношения с мастером — Иосифом Леонидовичем Райхельгаузом, который хотел ввести меня на роль Треплева в спектакль «Чайка» на сцене театра «Школа современной пьесы». Учиться на актерском факультете трудно, если нет мощной мотивации, жажды стать артистом. Их у меня было недостаточно.
Я не понимал, во имя чего, встав ни свет ни заря, должен тащиться на занятия хореографией и, натянув лосины, битый час задирать ноги у станка. И прогуливал, конечно. Причем не только танцы. К середине второго года обучения надо мной, как и над многими другими однокурсниками, нависла угроза отчисления. Народ в большинстве своем стал договариваться с преподавателями о сдаче «хвостов», а я написал заявление и забрал документы. Мама узнала об этом постфактум. Конечно, расстроилась, но устраивать скандала не стала. Сказала лишь: «Это твоя жизнь, и ты достаточно взрослый, чтобы ею распоряжаться».
Вскоре после моего ухода из ВГИКа мама нашла возможность экранизировать «Чайку» Чехова. С этой идеей она обивала пороги несколько лет. На предложение сыграть Треплева согласился не раздумывая.
