В десять лет я поставил свой первый концертный номер — матросский танец «Яблочко». В этом же возрасте в подмосковной школе в Болшево открыл кружок по изучению изобразительного искусства — где-то меня отец подучил, где-то я сам начитался интересных фактов о художниках. Даже водил по Третьяковке собственные экскурсии для своих подопечных. Иногда взрослые посетители отходили от экскурсоводов ко мне и слушали. Страшно этим гордился. У родителей вообще не было со мной проблем — я рос очень совестливым, неконфликтным.
Поскольку мама работала библиотекарем, я имел доступ к любым книгам. Однажды она сказала: «Сынок, читай что хочешь, но пока не трогай «Яму» Куприна, тебе рановато это читать». Естественно, как только родители ушли по делам, я тут же разыскал повесть «Яма» и прочел ее.
Ничего не понял, но голова гудела! Что? Кто? Какая-то глупость про публичный дом. С тех пор понял, что Куприн и Тургенев мне не близки, а вот Андреев, Лесков, Бунин, Набоков — мои писатели. Литература, классическая музыка и живопись — три главных кита в моей жизни. И они мне помогают запросто вытворять милые детские штучки. Я могу вытащить из Набокова какой-то поворотик, вставить куда надо, хоть в сюжет «Ералаша», и никто не поймет, откуда и что я цапанул.
Читал много в силу природного любопытства. Проштудировав Стендаля «Красное и черное», на раз влюблял в себя девчонок, используя психологию Жюльена Сореля. Понятия не имел, что это называется психоанализ, но разобраться в характере другого человека, подчинить его своей воле мне казалось страшно интересным.
Отец часто похлопывал меня по плечу: «Молодец!» — и улыбался. Вообще, он был доволен всегда и всем и выглядел абсолютно счастливым. Позже те, кто знал отца, говорили, что я в него, такой же позитивный и остроумный. С шести лет выходил с ним на сцену. У нас был оригинальный эстрадный номер: я угадывал мысли на расстоянии. Папа выставлял огромный стенд, и зрители в зале загадывали известных людей: артистов, ученых, политических деятелей, писателей. Потом приходил я, и меня ставили так, чтобы я эти надписи на стенде не видел. Папа говорит:
— Задуман поэт.
Я выдаю:
— Лермонтов!
Папа: — Политик?
Я с ходу:
— Кеннеди.
Конечно, у папы был свой секрет: в его словах были зашифрованы коды, которые знали только мы с ним, и я должен был их извлечь.
Чтобы его не раскусили, папа нес всякую лабуду, но в его словах в нужных местах стояли буквы, и мне нужно было отделить: где код, где сор. Храню этот секрет до сих пор. Наше выступление заканчивалось шквалом аплодисментов, а потом я за сценой рыдал, потому что для меня, маленького пацана, это было страшным напряжением. Подвести папу было невозможно.
Он был блестящим артистом, конферансье, лауреатом около десятка всесоюзных конкурсов массовиков.
Веселый, остроумный, обаятельный, прекрасно пел, устраивал интересные тематические вечера. Лион Измайлов частенько вспоминает, как однажды в студенческие годы он оказался в нашем доме отдыха и был потрясен, как мой папа работает с залом. Отец сыпал анекдотами, все время что-то придумывал, изобретал какие-то игры, боролся с дурацкими развлечениями типа бега в мешках или кормления с закрытыми глазами сметаной. Он мог один держать огромный зал.
— Почему не пошли по стопам отца?
— Хотел получить мужскую профессию и увлекся космосом, думал строить ракеты. После восьмого класса поступил в механический техникум в подмосковном Калининграде, ныне Королеве. По распределению попал в КБ химического машиностроения. Потом одумался и пошел работать на Киностудию Горького грузчиком.
