Внуку нет еще года, периодически подкидываю ему подарочки. Правда, мне его не показывают, но есть фотографии. Их приносит Максим, мой сын, — с ним мы на связи. Максим сказал сестре и маме: «Чтобы я от вас ни одного плохого слова о папе не слышал!» Что бы ни было, я люблю своих детей и внуков одинаково, и Ксению люблю.
...Не могу не вспомнить одну историю, связанную с моим уходом из первой семьи. Уже живя отдельно, я какое-то время продолжал навещать наших собак — пойнтеров, которых считал полноценными членами семьи. Шейла, моя мудрая красотка, всегда выбегала меня встречать, радовалась как безумная. Но когда я пришел в третий раз, она едва взглянула на меня, развернулась и ушла в самую дальнюю комнату. Спряталась в кресле, нос прикрыла лапой. Я к ней: «Шейла, милая!»
Но она не захотела со мной общаться. Собака решила, что я ее предал. Мне стало так горько, что я заплакал и с тех пор больше туда не приходил.
Когда много лет назад я предложил Галине завести щенка, она была категорически против. Но это маленькое, беспокойное, невозможной красоты существо уткнулось ей носом в грудь, и она сдалась. Шейлу мне подарил щенком мой первый учитель в кино Роман Конбрандт, и я влюбился в эту породу. Когда Шейла родила, одного щеночка, девочку, мы оставили.
К слову, я с детства грезил о своей собаке, но наша семья долго жила при домах отдыха, где заводить живность возбранялось. Сначала мои родители работали в «Полушкино» в Рузском районе, мама была библиотекарем, папа — культработником, режиссером массовых зрелищ.
Помню, как мы с ним дружно мечтали о собаке. Я тискал всех бездомных псин, обретавшихся в Полушкино и окрест. Есть масса фотографий, где я маленький, а рядом — большие лохматые псы неопределенных пород. Не боялся ни блох, ни какой другой заразы.
Лет через десять — мы уже жили не в Полушкино, а в Москве — папа принес домой смешную мелкую собаку и сказал: «Никто меня не любит, я привел себе родную душу. Ее зовут Лора». Мама нахмурилась, но промолчала. Так эта Лора у нас и прописалась. Выросла в помесь боксера и овчарки со скверным характером: не давала себя гладить, изгрызла и сломала все, что можно и нельзя. Потом выяснилось, что никакая это не Лора, а Лорд, кобель. В итоге мы со слезами — привыкли же, полюбили — его кому-то отдали.
— У вас было счастливое детство?
— Прекрасно помню себя лет с двух. Я не любил сладкое, но когда мне дарили конфетку, произносил хитрую фразу: «У меня есть сестричка Лизочка!» Мне давали вторую конфетку, и я обе нес сестре. Папа, Юрий Максимович, всегда говорил: «Лизочке надо помочь. Этот (кивал на меня) себе пробьет дорогу сам!» Он тепло относился к моей старшей сестре, хотя не был ей родным. Первый муж мамы, отец Лизы, ушел в конце войны на фронт и не вернулся.
Мои родители Ольга Лазаревна (в девичестве Жарковская) и Юрий Максимович Грачевский познакомились в электричке вскоре после войны. Отец прошел ее всю, от битвы за Москву до Халхин-Гола, через страшный штрафбат. И мы всегда отмечали святой праздник 9 Мая. Но в последние годы перед смертью отец вдруг перестал ходить на встречи ветеранов и митинги.
Хотя дома продолжал отмечать. Как-то сказал мне горькую фразу: «Такой ценой выиграть войну — это неправильно».
Но вернусь в мое послевоенное детство. Из «Полушкино» мы переехали в дом отдыха «Болшево» близ деревни Подлипки. Вчетвером жили в шестиметровой комнатке, единственное окно выходило на полутемную лестницу. Удобств, само собой, не было. Спал на двух стульях, связанных полотенцем, чтобы не расползались. Но мне там нравилось — представлял, что живу в заколдованном замке. Когда дали комнату площадью двенадцать метров с шестиметровой терраской, она казалась нам «люкс-апартаментом». Все у нас было казенное: мебель, белье. Папа зарабатывал мало, однако ему давали жилье и кормили всю нашу семью, а время было голодное.
Но я думал, что все дети так живут.
Мама закаляла меня с пеленок — выставляла коляску на мороз. Занимался кучей всяких видов спорта: футболом, баскетболом, гандболом, зимой — хоккеем и лыжами. Однажды мы с сыном великого композитора Бориса Мокроусова Толей провалились под лед. Сначала Толя, потом я: кинулся вытаскивать друга и сам угодил в ледяную воду. Два километра мы шли мокрые, превратились в сосульки. Толя на следующий день свалился с воспалением легких, а я пошел в школу как ни в чем не бывало. Мы очень были дружны. К сожалению, гениальный композитор Борис Мокроусов и оба его сына — Толик и Максим — погибли от известного российского «недуга».
